Форпост в степи

— Что ты говоришь, батя! — попытался возмутиться Лука.

— Люди эдак говорят, не я один, — продолжил Авдей. — А люди брехать не станут! Дыма без огня не быват, сынок.

Казак пытался говорить с Лукой ровно, но раздражение неумолимо росло. Чаша души его наполнялась желчью, но говорил он чистую правду и был уверен в этом. Юноша угрюмо молчал. Лучше всего было дать отцу выговориться до конца. Но тот в конце концов так раскричался, что Лука не выдержал и попросил:

— Ты бы потише, батя. А то сейчас весь городок сюда сбежится!

Его слова вдруг испугали Авдея. Он тяжело вздохнул, голос его

поник:

— Ладно уж, могу и помолчать. Разве вам втемяшишь что- нибудь?

Лука с обиженным видом отвернулся к плетню.

— Не думай, отец, что мне охота перечить вам, родителям. Но я не хочу идти под венец с Авдотьей!

Он высказывал еще много доводов, чтобы свадьбу отложили. Авдей внимательно слушал сына, прикрыв глаза. И вдруг всплеснул руками:

— Ты же сох по ней, Лукашка! Ты же грезил об Авдотьюшке! Думай что хошь, но срамить фамилию не дозволю! Засватали девку, знать, быть ей твоей женой!

Лука понял, что должен сказать отцу что–то утешительное. Он присел рядом, и доверительно зашептал:

— А может, я покуда в Яицк утеку к дядьке Карпу?

— К Карпу?!

Авдей встрепенулся. Он знал, что Лука не бросает слов на ветер. Сделает, раз задумал.

— Я тебе вот утеку, гаденыш! Все старания наши псам под хвост? Да я тебя на цепь усажу, поганец, и более со двора не выпущу!

Недобрая ухмылка исказила и без того хмурое лицо Луки:

— А я все одно утеку, ты и знать о том не будешь.

— Только вознамерься, паршивец! — воскликнул Авдей, и глаза его зловеще вспыхнули. — Я тебя до седьмого колена зараз прокляну!

* * *

Проснулся Лука рано утром в странном, необъяснимом для него смятении. Хотя, казалось, сон его был не страшен, напротив, словно в какое–то розовое облачко окутанный. Но от этого ощущения хотелось во что бы то ни стало избавиться.

А приснилось вот что.

Весенний день. Идут они с кузнецом Архипом по лесу к реке. Вот слышен треск ломаемого водой льда. Еще немного — и они у берега пробуждающейся от зимней спячки Сакмары.

Неожиданно в руках кузнеца появилось ружье, недалеко от реки они заметили шалаш. Он был светлый, просторный, ладно кем–то отстроенный. Архип, увидев его, вложил в руки Луки свое ружье и рванул к шалашу.

Луке ничего не осталось, как бежать следом. В шалаше никого нет, и почему бы не посидеть в нем, глядя на реку?

— Да ну его, шалаш этот, — поморщился Лука, — айда лучше с берега глядеть на реку!

А кузнец заулыбался, осматривая шалаш, и стал стягивать с себя рубаху Всем видом показывает: ступай, мол, Лука, а я тут побуду, отдохну, а потом догоню тебя. Вот уже и рукой помахал, прощаясь.

И тут Луку зло так и обуяло. Он вскинул ружье и прицелился в спину Архипу:

— Айда отсюда вместе, а не то из ружья в тебя пальну!

— Пали, коли хочешь, — спокойно ответил кузнец, не оборачиваясь. — Я все одно здесь останусь!

Лука не почувствовал в себе и намека на злобу. Он просто нажал на курок и… Выстрела не прозвучало. Ружье дало осечку. Отшвырнув его в сторону, Лука снова посмотрел на Архипа. Кузнец уже забрался в шалаш, из которого вытекали и тут же впитывались в землю струйки крови.

— Господи! — прошептал удивленный Лука. — Так ведь ружье–то не выстрелило?

И в это время перед ним, словно из–под земли, появилась Ляля. Она смотрела на парня исподлобья, и столько было в ее глазах злости…

— Ты зачем стрелял в него? — прошипела она как змея. — Это же муж мой! Господин мой!

— Я не стрелял, — растерянно оправдывался Лука. — А ружье вон валяется.

Но Ляля, не слыша его, схватила за рукав.

— Если кузнец помрет, — зашептала она, — ты помрешь тоже. Если он выживет, я заберу твои ноги.

И вдруг цыганка поскользила к реке и встала на льдину. Пришел в себя и Лука. Словно неведомый кто–то толкнул его в спину в березовую рощу изумительной красоты. Удивительная тишина вокруг. Лука оглядывается напоследок, будто повинуясь чьему–то велению, и холодеет: ни льдины, ни цыганки на ней! Шалаш тоже растаял бесследно, подобно туманной дымке. Что в мгновение ока сотворилось за его спиной? Как Архип догонит его? Он же истекал кровью…

Юноша встряхнул головой, пытаясь развеять остатки сра. Лука вышел во двор и вылил на себя ведро холодной воды. Сон отступил, но сердце продолжало ныть и беспокойно сжиматься.

Пытаясь не шуметь, Лука вернулся в дом за одеждой.

— Ты куда это собрался, сынок? — спросила мать, выходя из сарая с ведрами, полными молоком.

— На покос поеду погляжу, — нехотя ответил Лука.

— Дык отец только завтра собирается?

— А я сегодня поеду.

Он вывел кобылу и набросил на ее спину седло.

— Сынок, ты хоть поешь чего, — засуетилась мать.

— Я не голоден, — отмахнулся Лука и, взяв косу, вскочил в седло.

— Хоть молочка испей! — крикнула вдогонку мать.

Но Лука уже не слышал ее. Он спешил в луга на сенокос, чтобы отдаться всецело работе.

* * *

На лугу было тихо: казаки отдыхали. Спутав кобылу, Лука подошел к густо заросшей разнотравьем поляне. Трава стояла в дымной росе. Не сдержав накатившей злости, Лука крепко выругался.

Немного успокоившись, парень взмахнул косой и, прежде чем сделать первый закос, сказал:

— Глаза страшатся, а руки делают!

Палило солнце, едкий соленый пот заливал глаза, во рту было сухо (он не захватил с собой даже воду), а Лука, не разгибаясь, косил траву.

«А ну еще!» — подбадривал он себя, когда нестерпимо нывшая спина и руки кричали об отдыхе.

С каждым пройденным шагом он окидывал взглядом ровные ряды скошенной травы, и сердце радовалось результатам работы. Почти до полудня Лука размахивал косой, останавливаясь лишь для того, чтобы поточить ее. Под палящим солнцем он обгорел, но не замечал этого. Темно–русые волосы посветлели, точно перезрелая солома, лицо осунулось.

Срубив последний клочок травы, Лука не выдержал и громко закричал:

— Ай да я! Спасибочки мне.

Крик ли Луки был таким завлекающим, проделанная ли им работа столь невероятна для одного человека, но уже скоро у поляны остановилась телега, с которой спрыгнул Егор Комлев.

Лука стоял, опустив усталые руки и не решаясь посмотреть на будущего тестя. Кого–кого, а увидеть отца Авдотьи сегодня он не ожидал.

И все же Лука не выдержал, поднял голову и удивился: лицо Егора было темнее, чем ночь.

— Ты что наделал, Лука? — спросил он. — Ты же мою поляну скосил!

— Твою?! — Лука похолодел. — Как это твою?

— Эдак вот, мою. Мы с твоим отцом поменялись. Я ему поляну в липняке отдал, а он мне вот эту самую!

— А я почем знал? — нахмурился Лука. — И батька мне об том ничего не говорил.

— Ну да ладно, — улыбнулся Комлев. — Не чужие, чай. Со–чтемся.

Как сраженный пулей, Лука присел на траву и закрыл лицо руками.

— Да будя тебе, — тронул его за плечо Егор. — Я скошу поляну в липняке, а сено то вы заберете.

— А тебе что дома не сидится? — спросил его Лука. — Покос же только завтра зачинать будут.

— Да так, — уклончиво ответил Егор. — Ездил к Мариуле, чтоб кузнеца проведать, вот от нее и сюда заглянул.

— Ну и как он?

— Худо! Без памяти совсем. Кровушки зараз много потерял. Цыганка эта молодая от него ни на шаг не отходит. Обещала принародно скоро на ноги его поставить! Цыгана в лесу сцапали давеча, — продолжил он. — Хитрый бестия. Христом Богом клянется, что не стрелял в Архипа.

— И что? Дознались кто, ежели не он?

По дрожащему голосу Луки, по словам, процеженным сквозь стиснутые зубы, можно было догадаться, как все в нем напряглось.

— Цыган сознался, что ль? — тем же тоном спросил он.

— Нет.

— Вот сволочь!

— Еще какая, — вздохнул одобрительно Комлев. — Этот пес знаешь, что болтает? Будто казак молодой стрелял в кузнеца. Во как! Христом клянется, что сам его видел.