Форпост в степи

— Милый, проснись, — коснулась она кончиками пальцев груди Архипа. — Я вынуждена потревожить твой сон!

— Что?! — Архип открыл глаза, которые тут же встретились с глазами девушки и безнадежно утонули в них.

А Ляля провела ладонью по его волосам и вкрадчиво зашептала:

— Сегодня последняя ночь, когда я смогу зачать от тебя ребенка. Это будет девочка благородных кровей. Славная и красивая, как ты. Ты ранен, ты слаб, но я вдохну в тебя силу! В эту ночь ты позабудешь про раны. Тело твое будет сильно, как железо, и оно будет мое!

Ляля сбросила с себя одежду и в нерешительности остановилась у постели. Архип улыбался, глядя на нее. Он был не здесь, он парил в мире грез, а все происходящее наяву воспринимал как сладкий сон. И ее вполне устраивало это его состояние. Ей не нужны были душа кузнеца и его пламенная любовь, ей необходимо его сильное тело, способное вдохнуть в нее новую жизнь, от которой зависело в ее судьбе очень многое.

Ляля знала, как великолепно и притягательно ее молодое тело. Не раз она видела свое отражение на гладкой поверхности воды.

Объятия, в которые захватил ее Архип, были настолько желанными, что Ляля пожалела, что лишила его возможности ощущать их близость наяву. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над ней, даже не вслушиваясь в ее страстные крики. А она билась под ним, подскакивая, словно под ударами камчи, царапала спину и кричала, кричала, кричала…

И наконец и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело и сожалея в душе, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком.

Ей не хотелось, чтобы Архип двигался, и он, словно поняв это, застыл над ней неподвижно. Она прошептала:

— Я бы хотела заснуть вот так и проспать целую вечность!

Он прижался щекой к ее щеке. Его борода щекотала ей губы. Она потеряла счет времени.

Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.

— Давай еще, — зашептала девушка. — Хочу насладиться сполна. Больше никогда со мною такого не будет!

Невероятное наслаждение повторилось снова и снова. Архип улыбался ей так, как будто нежился не с человеком, а с ангелом. Его глаза блаженствовали от какой–то неземной неги.

— Ну, вот и все!

Ставшая женщиной Ляля с благодарностью поцеловала казака и выпорхнула из постели. Быстро одевшись, она вновь прильнула к нему и прошептала:

— Спасибо тебе за все, Архип! Больше я никогда не познаю тебя и никого более. Скоро красота моя растает, как дым, и ни один мужчина не обратит на меня внимания. Но во мне сохранится то, ради чего я отдалась тебе этой ночью! А большего счастья мне и не надобно!

Она пристально посмотрела в глаза кузнеца:

— А теперь спи спокойно, Архип. С наступающим утром к тебе начнет возвращаться утраченное здоровье! Спи и прощай, ибо с этого момента пути–дорожки наши расходятся.

Архип закрыл глаза и заснул, а Ляля перекрестилась на образа, задула свечу и тихонько выскользнула из дома.

22

— Ты стрелял в Архипа сзади, два раза, — говорил атаман. — А потом ты убег.

— Нет, нет, нет! — торопливо оправдывался Вайда. — Все это брехня! Кто вам на меня указал?

— Цыганка Ляля, вот кто, — торжествующе улыбнулся атаман, устраиваясь поудобнее за столом. — Она сказала, что, кроме кузнеца, только тебя в лесу видела!

— Она брешет, тварь неблагодарная!

— Откуда у тебя взялось ружье? — наседал атаман. — Отвечай, паскудник. Куда ты заныкал его после? Будя изворачиваться, цыган чертов. Это только ты стрелял в кузнеца, больше некому! Хочешь, я обскажу, что потом было?

Атаман оглядел хмурые, сосредоточенные лица толпившихся вокруг казаков и многообещающе ухмыльнулся:

— Ты ранил Архипа, но решил, что убил, и побег через кустарник в лес. Цыганка Ляля видела тебя и выстрелы слышала! Она хотела сцапать тебя, но ты врезал ей по морде и утек! Эдак было?

Вайду всего передернуло.

— Брехня это! — истерично выкрикнул он.

— А чего тогда ты лешаком неприкаянным по лесу бродил?

— Хотел и бродил, — выпалил цыган.

— Казаков выслеживал, душегубец? — с трудом сдерживая себя, сквозь зубы процедил атаман. — Ты для чего за кузнецом увязался? А? Чего тайно крался за ним?

Вайда стал белее своей нижней рубахи, видневшейся из–под замызганной жилетки.

— Так что, язык свой песий зараз проглотил?

— Я не стрелял в кузнеца, — чуть слышно проговорил цыган. — А здесь я потому, чтобы вернуть обратно в табор Лялю. И еще: я видел, кто стрелял! И узнать могу.

— Брось чепуху молоть! — перебил его Донской, глаза которого наливались кровью. — Ты лучше обскажи, где ружье спер и куда его потом заныкал? Лучше не изворачивайся, морда псячья. Все одно от смерти не умыкнешь!

— От смерти? — на лице Вайды застыло выражение ужаса.

— А ты чего ожидаешь? Что в зад тебя целовать всем городком за злодейство будем?

Цыган скрестил на груди руки:

— Я знаю, что вы мне не поверите, но стрелял не я, а казак. Если мне суждено кровь пролить безвинно, то пусть она падет на голову того, кто стоит вон у телеги и воротит от меня рыло свое грешное.

Вайда указал на молодого казака, который стоял дальше всех от места дознания и смотрел куда–то в сторону, словно его не интересовало ничего. А Вайда опустил руку и вытер катившиеся из глаз слезы.

Авдей Барсуков, все это время сидевший на скамейке, как каменный, вдруг изменился в лице и воскликнул:

— Что–о–о? Мой сын Лука?

— Лука, если его так зовут, — ухмыльнулся Вайда. — А вы лучше у него самого спросите. Если Господа Бога боится, то всю правду скажет!

Полные недоумения и тревоги взгляды казаков перекинулись на приросшего к месту Луку. Лицо юноши стало матово–белым, а руки затряслись, как у человека, больного лихорадкой. Атаман повернулся к нему:

— Он что сейчас брякнул, ты слыхал?

Скованный ужасом Лука наконец обрел дар речи.

— Брешет он, брешет! — быстро заговорил он. — Я не был в лесу, Христом Богом клянусь!

Юноша посмотрел на отца, ища на его лице поддержку. Но старый казак был уничтожен обвинениями цыгана, высказанными прилюдно. Если бы гром ударил в колокольню и церковный золоченый купол рухнул, он бы не вздрогнул так, как от страшных слов цыгана. Он бы мог убить негодяя, но…

— Ведь это навет! — заорал Егор Комлев. — Лука на сенокосе был и вчера, и нынче. Я сам его с лугов привез на собственной телеге.

— Привез ты его нынче, а пущай обскажет, что вчерась делал? — глухо спросил атаман.

— Дык он, почитай, цельный омет травы наворочил, я сам видал, — с жаром высказывался будущий тесть. — Я бы за три дня столько не накосил, а он за два сдюжил. Ежели потребность в том видите, дык айдате в луга. Сами поглядите!

— Кто еще что сказать хотит? — внимательно осмотрел хмурые лица казаков Донской.

— Брешет цыганская морда! Как сивый мерин, брешет!

— Ему шкуру спасать надо, вот и возводит напраслину на Луку!

— А чего ради он на Луку тычет, а не на кого другого? — спокойно спросил Пантелей Еремин. — Здесь что, других казаков нет?

— А может, его выпорем нагайкой да еще разок обспросим? — поглядел на притихшего цыгана Ерофей Бочкарев.

— Батюшка, а ты нам какой совет дашь? — обратился к стоявшему на ступеньках церкви попу Серафиму атаман.

— Храни всех нас, Господь! — промолвил тот, крестясь.

— Пущай Лука крест целует, коли безвинен! — прокричал все это время молчавший урядник Петр Белов.

— Пущай цыган первым лобызат! — возмутился Егор Комлев. — Лука и кузнец не разлей вода были. Так что ж могло такое стрястись, что он Архиповой смертушки возжелал?

— А он–то чего сам молчит? — поглядел на Луку Белов. — Пусть вот самолично обскажет, что да как. И крест пускай поцелует, коли грехом не замаран!

— Что? — заорал Никодим Барсуков. — Поглядите–ка! Вы чего казака сомненьями изводите? Чего с грязным вором–цыганом равняете?

— Никодим! — дернул его за подол рубахи Авдей.