Когда цветут реки

Надо прибавить, что этот брат занял в свое время большую должность чжичжоу [6]* в том самом округе, в котором находилась усадьба Ван Чао-ли. И хотя китайский закон запрещает чиновнику служить в том округе, откуда он происходит, но закон дряхл, а шелк и серебро могущественны.

Ради этого назначения брат Ван Чао-ли не поскупился на серебро и вошел даже в долги. Впрочем, должность была доходная, так что долги он на шестом году управления округом выплатил.

Итак, в доме Ванов, что «по ту сторону» протока, все с полном порядке. Ван Чао-ли не забывает брать арендную плату со своих родичей, заставлять их приносить себе подарки по праздникам, таскать грузы, ловить рыбу, копать канавы, чинить свой дом, носить свой паланкин и делать все другие работы, какие ему нужны по хозяйству. Семейная жизнь протекает счастливо. Три поколения живут под общей крышей из голубой черепицы с позолоченными коньками. Перед домом сверкает на солнце пруд, полный рыбы. Амбары полны хлеба. Сад поражает своей густой зеленью, пестрыми беседками и обилием самых поэтических цветов. Иногда в беседке можно увидеть одного из сыновей, изучающего произведения великих классиков и записывающего кисточкой на бумаге самые мудрые изречения философа. В семейном храме дымок курений поднимается перед табличками с именами давно скончавшихся предков. По праздникам все надевают шелковые халаты, а к обеду подаются тушеные плавники акулы и ветчина с голубиными яйцами. И, садясь к обеденному столу, Ван Чао-ли с удовлетворением думает о том, что деревенские люди покорны, сыновья почтительны, школьный учитель строг, император доброжелателен, а разбойники и заморские дьяволы находятся далеко, в других провинциях.

Что еще можно рассказать о доме, брат хозяина которого получил звание ученого? Ничего!

Надо прибавить, что в знаменитые ворота с надписью имеют право проходить только почетные гости, а народ попроще ходит боковыми дверьми.

Поэтому Ван Ю очень удивился, когда увидел в воротах процессию. Это случалось не чате двух раз в году.

Ван Ю обернулся и напротив, в другом оконце, увидел два плутоватых глаза. Это был Ван Линь, друг Ван Ю, служивший на кухне и на женской половине. Его также щипали, он также любил смотреть в окно.

— Фу, — тихо сказал Ван Ю, подмигивая Ван Линю и делая знаки головой.

Физиономия Ван Линя расплылась от удовольствия. Голова у него, как и у всех китайских мальчиков, была бритая и только на затылке торчала косичка. Эта косичка была постоянно растрепана, и Ван был сейчас так похож на чертенка, что Вам Ю тихо засмеялся. И сейчас же он почувствовал ловкий щипок в спину. У Ван Чао-ли были длинные ногти, и он не просто щипался, а прямо-таки царапался.

Ты ржешь, как лошадь! — послышался гневныйголос Ван Чао-ли. — Ты меня разбудил, отвратительныйпоросенок! Как ты смеешь говорить «Фу»?

Фу, — оправдывался мальчик, показывая в окно.

Что ты видишь?

Едет Фу с товарами.

Как, он уже здесь?

Ван Чао-ли поднялся с лежанки с необыкновенной для него скоростью. Убедившись, что мальчик не лжет, он засуетился, оправил бороду и велел подать себе самый лучший халат. И при этом он еще раз ущипнул Ван Ю. Но мальчик не обратил на это внимания: приезд Фу был очень важным событием для всех в доме.

И вот купец степенно сидит на почетном месте — налево от хозяина. На носу у купца огромные очки с розовыми стеклами. Это вовсе не значит, что у Фу плохое зрение. Он носит очки просто для важности.

Проделаны почти все церемонии. Хозяин вышел к воротам в шляпе и отвесил самый вежливый поклон «четвертой категории», называемый «чаодао», то есть сдвинул обе ноги вместе, упал на колени и стукнулся лбом о землю. То же проделали купец и поэт. Ван Ю в голубой, расшитой бисером куртке, мелко семеня ногами, внес чай, трубки, пирожки и сухие фрукты. Хозяин и гости встали, и Ван Чао-ли поднес купцу обеими руками чашку зеленого чая, накрытую сверху блюдечком. Они снова уселись и, для приличия помолчав несколько минут, начали разговор по всем правилам вежливости:

Мы имеем притязание принять труд почтенных шагов. Здорова ли особа в паланкине? (Это значило: «Благодарю вас за посещение и надеюсь, что вы в добром здоровье».)

Послушный младший брат удовлетворен своим ничтожным существованием. Процветает ли великолепие старшего князя? («Благодарю вас, я здоров. Как чувствует себя ваш старший сын?»)

— Ничтожный поросенок подбирает желуди великих мыслей у ног мудрости. («Он здоров».) Радуется ли почтеннейший муж счастья? («Что с вашим отцом?»)

Ван Чао-ли неспроста осведомился об отце. Отец Фу также был купцом и давал деньги взаймы.

— Достопочтенный отец низко кланяется и нижайше просит принять жалкие безделушки, которые он повергает к ногам величия.

Тут началась церемония вручения подарков. Ван Чао-ли получил ящик с американским табаком, английскую керосиновую лампу и большую коробку серных спичек. Одну спичку Фу зажег сам, чтобы порадовать хозяина этим эффектным зрелищем.

Ван Чао-ли приятно посмеивался, глядя на товары, которые достались ему бесплатно.

— Нет слов, — сказал он, — чтобы описать благодарность, которую испытываем мы, принимая бесценные дары. Скромный слуга благочестиво взирает на уважаемые седины старого господина. (Под «старым господином» надо подразумевать Фу, который был черен, как смоль.)

Ван Чао-ли обратился также к поэту, называя его учителем, и спросил его, не может ли он сочинить стихотворение, прославляющее его брата, начальника округа, но такое, чтоб оно поместилось на веере. Поэт улыбнулся, взял веер и начертал на нем кисточкой стихи, воспевающие одновременно и начальника округа и самого почтенного Ван Чао-ли. Сделал он это не сходя с места, в течение нескольких минут. В конце стояло изречение: «Семья, в которой есть старый человек, обладает драгоценностью».

Ван Чао-ли пришел в восторг и обещал заплатить поэту шелком, как только поспеет урожай. Но поэт не особенно вежливо ответил, что он предпочел бы серебро и немедленно.

— Смутные времена, — добавил он сухо. — Кто знает, что произойдет до урожая?

Ван Чао-ли сделал вид, что не расслышал, и перешел к деловым разговорам. Ван Ю снова набил трубки. Дым потянулся по комнате.

— Как процветает торговля?

Фу сокрушенно покачал головой:

— Плохо, плохо! Смута распространяется по всей реке. Разбойники завелись на каждом повороте дороги. Мое скромное судно дважды подверглось нападению.

Ван Чао-ли, казалось, сильно заинтересовался. Приподнявшись на локте, он внимательно смотрел на собеседника.

Нападению бунтовщиков?

Нет, — нехотя ответил Фу, — не бунтовщиков. Скорее солдат провинциального губернатора.

Как?

Повсюду караулы. Ай-ай, как нехорошо! Немного выше Ханькоу они остановили судно, начали стрелять. Я с трудом откупился.

Теперь Ван Чао-ли качал головой:

— Плохо, плохо!

— Трудно быть купцом. В Ичане река перегорожена цепями на баржах, и мне пришлось отдать пять, семь, десять ящиков хорошего япяня, чтобы меня пропустили. Они еще стреляли вдогонку… Ай-ай!..

Фу вздохнул.

— Каковы виды на урожай? — спросил он,

Фу знал, что, хотя Ван Чао-ли будет плакаться долго и монотонно, дела его идут вовсе не плохо. Но вежливость предписывала слушать, и он окутался густым облаком дыма. Ван Ю едва успевал набивать его трубку.

— Ай-ай, плохо! — сказал он сердито, когда Ван Чао-ли замолк. — Подходит пора платить долги. В прошлом году мы давали в долг много товара, много ящиков. Теперь надо платить. Надо проверить наши счета… Каково в деревне?

Я уже говорил. Кто знает, как платить? Засуха! Мои дети бедны…

По платить долги обязан каждый!

Что делать… Можно отсрочить долг…

Купец ждет год — от нового года до нового года. В прошлом году мы не просили вернуть долг. Но теперь время смутное. Кто знает, когда удастся нам послать сюда еще одну джонку? Ждать больше нельзя, так купцы не делают. Можно разориться.