Ночной гонец

— Кто его знает! — ответила она.

Она видела, что сын задумчиво нахмурил лоб. Почему староста сзывает общину на сход? Она могла бы догадаться, если бы хотела. Несколько минут назад она видела то, что глаза ее сына не приметили.

По дороге проскакал незнакомый всадник. Он въехал в Брендеболь и спешился перед домом старосты. Была ли при нем сабля, были ли обшиты позументом его кафтан и шляпа — этого матушка Сигга не заметила. Но она видела его коня. Крестьянские лошади были тощие и изможденные, господские — сытые и холеные. По откормленной лошади всадника она сразу смекнула, кто он таков.

А что надо в крестьянском доме помещикам и их челядинцам? С подношениями они приходят? С подарками, привязанными к седлу? С приглашениями на пир?

Матушке Сигге нетрудно было догадаться, какую весть принес всадник из господского поместья: не зря черная птица три утра кряду сидела на коньке кровли.

Верховой прискакал из господской усадьбы в деревню Брендеболь.

Вечером крестьяне Брендсболя собрались у деревенского колодца. Староста Йон Стонге сидел на стиральных мостках, зажав в руках ясеневую дубинку — знак власти. Перед ним сидели односельчане. Они сидели в ряд на перевернутой колоде — толстом выдолбленном дубовом стволе, из которого зимой поили скотину. Одиннадцать человек сидело на колоде, а двенадцатый на мостках — староста. Родом новый староста был из Стонгесмолы.

Вечер был теплый. Наступила пора молодой зелени и весенних цветов. Земля вокруг колодца была влажная от воды, пролитой из бадей, и в траве рдели яркие цветы. От только что вскопанных огородов и капустных гряд поднимался сладкий и крепкий дух весенней земли. Даже в эту злосчастную весну зелень распустилась пышно. Только орешник на лугу стоял голый и разоренный. Не будет на нем листьев нынче летом!

Двенадцать человек было в общине Брендеболя. Клас Бокк, оружейник, был самым старым из них. В молодых годах он участвовал в кальмарской усобице [11] и помнил то время, когда датские рейтары устроили конюшню в церкви Мадешё, а немощные старцы, дети и женщины искали прибежища в лесах.

И по сей день носил Клас Бокк на шее отметину от датского меча: коричневатый, точно змея-медянка, рубец, извиваясь, скрывался за левым ухом. Но в прошлом году оружейник взял за себя молодую жену, и теперь в Боккагорде день и ночь горел в очаге огонь, потому что в люльке лежал новорожденный, еще не крещенный младенец. Бёрье Хенрикссон и Симон Сиббессон также были согбенные старики. Самым младшим в общине был Рагнар Сведье. Чуть постарше его — Матс Эллинг, новый житель деревни, что нынешней осенью переехал к ним из Лонгашё.

Что приключилось? Зачем созвали сход?

Все ждали ответа от старосты. У Йона Стонге было круглое лицо, утопавшее, точно во мху, в густой золотистой бороде. Прямые пряди волос, чуть потемнее, падали на лоб. Ответ старосты глухо прозвучал из обросших бородою губ:

— Нарочный прискакал из Убеторпа в Брендеболь с наказом и повелением от его милости господина Клевена: завтра с восходом солнца все крестьяне должны явиться в поместье на барщину — строить господский дом.

Барщина — вот оно, слово, которое обожгло всех! Наказ явиться на барщину! Этот помещик Клевен велит им явиться на барщину в Убеторп! Барщина! Слово пронзило людей, будто острие копья. Барщина в чужой усадьбе… Приказывать им, свободным тягловым крестьянам Брендеболя!..

Точно пчелиный рой, загудели люди на водопойной колоде:

— Барщина в господской усадьбе!

Один за другим послышались негодующие выкрики:

— Мы не торпари господину Клевену!

— Мы вольные бонды!

— В Брендеболе нет барщинных холопов!

— Не станем мы строить господский дом!

Люди в латаных кожаных штанах и сермягах подзадоривали друг друга выкриками, напоминали друг другу, что они сидят на своих наделах, что они сами себе хозяева. Холщовые рубахи на них тысячи раз намокали от пота, но этот пот был пролит, когда они свою землю пахали, свой урожай собирали! И вот теперь им велят завтра, с восходом солнца, идти на барщину в господскую усадьбу. Помещик хочет, чтобы они ради него проливали пот, чтобы на него трудились их руки! Торпаря, батрака можно погнать на барщину, но не вольного бонда из Брендеболя, потому что нет над ним никаких господ!

Гневно и запальчиво звучали голоса. У колодца слышался многоголосый гомон, который разносился по всей деревне. Женщины и дети приотворяли двери, боязливо прислушивались. Рассерженные, вспугнутые шумом пчелы роем носились вокруг ульев. А в остальном июньский вечер был все так же тих и безмятежен. Как ни бушевали люди у колодца, по-прежнему спокойны были неподвижные сверкающие воды озера Ростокшён и не шелохнулся на ветках яблоневый цвет. А высоко над головами людей возвышался длинный колодезный журавль, который уходил ввысь, в ясное вечернее небо, точно голая макушка дерева.

Многоголосый ропот утих. Йон Стонге ерошил волосы и задумчиво вертел в руках ясеневую дубинку. Господин Клевен думает, озабоченно говорил он односельчанам, что раз королева пожаловала ему грамоту с печатью на сбор податей с деревни, то, стало быть, теперь их господин он, а не королева. Клевен считает, что отныне он их помещик и потому вправе требовать от них барщинной повинности.

— Господин Клевен может купить наше тягло, но воли нашей ему не купить!

— Нет такого права у казны — продавать нас помещикам, точно скот!

— Мы не псы — кидаться со всех ног, как только помещик свистнет!

Крестьяне снова зашумели, а голос Класа Бокка, старшего из них, перекрывал всех. Шрам на его шее налился кровью.

— Не бывать тому, чтобы помещик строил себе хоромы и возделывал свои земли нашими руками! — кричал он.

Односельчане поддержали его. Община держала совет, и все сошлись на одном. Они высказали все, что думают насчет барщины в господском поместье. Во всяком деле, что решает сход, они вольны сказать «да» или «нет». Они говорят «нет»!

Но Йон Стонге нерешительно теребил двумя пальцами бороду. Видно было, что он не знает, как ему быть. Он и всегда-то слыл тугодумом, но таким растерянным его редко когда видели.

— Еще что скажешь нам, староста?

— Мы ведь все сошлись на одном! Или не так?

Тут выступил вперед Матс Эллинг. Щуплый и низкорослый, он выпрямился, точно хотел казаться выше. Община порешила ослушаться наказа из Убеторпа, сказал он, но, если они не пойдут на барщину по доброй воле, господин Клевен силой потащит их в Убеторп. Помещики знают, как заставить крестьян слушаться. Что, если господин Клевен прибегнет к силе? Что они тогда станут делать?

У колодца наступила тишина. Замолкли выкрики, утих гомон, и женщины, успокоившись, закрыли двери домов.

Вечер догорал. По сход еще не кончился. Матс из Эллингсгорда бросил в лицо односельчанам вопрос: что они станут делать, если господин Клевен силой заставит их идти на барщину?

Призадумались крестьяне. Размышляли, взвешивали и прикидывали. Если помещик заставит их? Тогда, глядишь, и шкура не уцелеет! Помещик знает, как заставить крестьян слушаться, сказал Матс Эллинг. Может, они своей строптивостью навлекут беду на себя и своих домочадцев? Может, стоит поразмыслить, прежде чем идти наперекор господину обер-майору Клевену? Бог его ведает, какого он нрава, этот самый помещик! Они ведь его еще и в глаза-то не видели.

Они и так уж не поладили с господином Клевеном из-за податей, тихо и вкрадчиво продолжал Матс Эллинг, а если еще и теперь станут перечить ему, то непременно его разгневают. Если они ослушаются наказа, то между ними и помещиком, которому они платят тягло, выйдет разлад, И тогда он будет притеснять их еще немилосерднее. Так не лучше ли пойти на уступки по доброй воле? Ведь это будет им только на пользу. Уступят они какую малость помещику, поладят с ним миром — глядишь, и он сделает им послабление при сборе недоимки. Он требует, чтобы завтра поутру в имение явились все двенадцать. А может, им послать только четверых? И тогда им не придется своим отказом вводить помещика во гнев.