Ночной гонец

Это был дуб-исполин, выросший на перепутье. Его огромные ветви напоминали стропила крыши. Нижние сучья дуба были толщиной со ствол строевой сосны. Это был дуб, на долгом веку которого рождались и умирали целые поколения. Это был дуб, который поднимал на своих ветвях живых люден и раскачивал мертвых. Ни одно дерево не приносило столь диковинных плодов, как этот дуб. Он служил людям годы и века. Это был дуб, на ветви которого часто слетались черные птицы.

Сведье и Ботилла сидели под Дубом Висельников у развилка Геташё.

Достославный рыцарь Альгут [15], по имени которого был назван приход Альгутсбуда, в годы правления дома Стуре приказывал вешать на этом дубе непокорных холопов. Теперь здесь вешали тех, кто был осужден уездным судом, так как слишком далеко было везти их на лобное место в Ленховду. Тела казненных палач зарывал тут же, в песчаной яме.

Когда на дереве висел осужденный, проезжий люд торопился поскорее миновать развилок Геташё. Уже издалека в нос ударял сладковатый удушливый запах мертвечины. Конный пришпоривал коня, пеший прибавлял ходу. И только самые отчаянные решались бросить взгляд на ветви дуба. Там виднелось тело, медленно раскачивающееся на ветру, точно дитя на качелях. Черные, пустые глазницы выклеванных глаз пристально смотрели на путника, обглоданные руки с растопыренными пальцами, напоминающими зубья грабель, висели вдоль тела, ноги с вытянутыми пальцами понапрасну искали опоры на земле.

Точно диковинные плоды, висели на этом дереве люди. Никто не задерживался здесь по доброй воле. Тут оставались лишь те, кто был накрепко подвешен за шею и не мог уйти, те, чьи ноги никогда больше не найдут опоры на земле.

Но молодые обрученные остановились под деревом и сели здесь отдыхать, потому что они не признали этого места. В это утро даже на Дубе Висельников пахла свежая листва, пахла и росистая трава вокруг него. На ветвях, под которыми они сидели, в сдавленных глотках висельников застревали последние молитвы и последние проклятия, но сейчас ничто не напоминало об этом, потому что в это утро даже на Дубе Висельников пели птицы. Ничто не напоминало жениху и невесте о смерти, потому что в них самих жизнь переливалась через край. Они не смотрели на Дуб Висельников, они смотрели друг на друга.

Сведье и Ботилла сидели молча, поглощенные чувством близости друг к другу. Ее пальцы лежали в его ладони, ее стан обвивала его рука.

Они не обменялись ни единым словом, но это переполнявшее их молчание яснее слов говорило, что они верны друг другу навеки. Тихо и радостно струился в них в этот час безмолвный невидимый поток. Казалось, вот-вот им откроется тайна, но они будут хранить ее сообща про себя: словами ее не выскажешь. Только птицы, сидевшие на верхушке дуба, возвестили о ней всему миру своей песней: «Обрученные! Неразлучные! На веки вечные!»

«На веки вечные! До гробовой доски!» — так звучала для них песня птиц.

Первый утренний торопливый ветерок всколыхнул листву на дубе, влажным блеском засверкала росистая трава, над землей занимался день. Тихо, безмолвно струился в женщине и мужчине невидимый поток.

Вокруг жениха и невесты пробивались ландыши с крупными завитками листьев. Ботилла протянула руку, чтобы нарвать цветов. Она осторожно стала ломать стебельки, но тут пальцы ее наткнулись на что-то твердое. Оказалось, что на земле, под листьями ландышей, лежал длинный заржавленный гвоздь. С изумлением глядела Ботилла на свою находку:

— Откуда тут гвоздь взялся?

Сведье стал оглядывать поляну под дубом. Скоро он тоже увидел какой-то маленький белый обломок. Удивленный, он наклонился и поднял его, но тут же отшвырнул от себя, точно гадюку:

— Бежим отсюда! Скорее!

Он рывком вскочил на ноги и поднял с травы свою невесту. Разглядев то, что он поднял с земли, Сведье посмотрел вверх и узнал дуб. Но говорить об этом он не мог. Он не сказал Ботилле о том, где они сидели. Они поспешили прочь, уводя с собой вола.

Ботилла тоже узнала дерево у развилка, но и она не могла говорить об этом. Она все еще сжимала в руке поднятый с земли гвоздь. Может, она не успела выбросить его, когда они убегали отсюда, а может, ей захотелось сохранить его. Она знала, что гвоздь палача, гвоздь с виселицы, приносит людям счастье и все их желания сбываются.

Ботилла крепко сжимала в руке гвоздь, найденный под Дубом Висельников и завернутый в большой лист ландыша.

Утро было уже в разгаре, когда жених и невеста воротились в деревню и распрощались.

Идя к своему дому, Сведье с удивлением думал — отчего это в усадьбах не видно ни души? И на полях тоже не видно односельчан, хотя солнце стоит уже высоко в небе. Небось еще никак не могут отоспаться после вчерашнего пира и кутерьмы с пожаром, решил он.

Неподалеку от своей усадьбы Сведьебонд остановился. Заслонясь ладонью от солнца, он вглядывался в свой дом. Он не верил своим глазам. Уж не мерещится ли ему?

У ворот на привязи стояло трое коней. Эти лошади были не из деревни.

Трое чужих коней стояли на привязи у ворот Сведьегорда.

Старосту донимает утренний озноб

Йон Стонге, пыхтя, ворочался на слежавшейся ржаной соломе. Он проснулся сразу же после короткого забытья. В эту ночь ему было никак не уснуть, его томило удушье.

Может, от непривычного угощения на крестинах у него пучит живот, отвыкший от обильной еды? Может, это ведьма-домовица отгоняет от него желанный сон? А когда сон бежит с глаз, на смену ему приходят тревожные думы.

Ложная весть о пожаре — к чему бы это могло быть? И зачем назвали как раз его усадьбу? Может, лесной вор и впрямь собирается пустить красного петуха? Может, ом хочет обворовать усадьбу?

Йону из Брендеболя постоянно чудятся всякие страхи. По вечерам он вспоминает все, что произошло за день, и ищет в этом недобрые предзнаменования.

Почему до сих пор не вернулись из лесу милая дочка Ботилла и ее жених Сведье? Сквозь слуховые окна уже брезжит серый рассвет, а их все еще не слыхать. Может, вол забежал так далеко в чащу, что им не удалось отыскать его? Может, он застрял в груде камней и ему не под силу самому выбраться оттуда? В Каменной Змее, огромном завале, Йон Стонге однажды потерял славную телку.

Убежавшему волу цена добрых восемь далеров серебром. Не иначе как он застрял с перебитыми ногами в груде камней. А все из-за этой кутерьмы с пожаром.

Если Блесмольский вор когда-нибудь и впрямь подожжет его хлев, то староста лишится половины своего добра.

Староста ворочался на постели, пыхтел, задремывал, пробуждался опять. Лишь под утро удалось ему забыться сладким сном.

И тут старосту внезапно разбудила чья-то рука, теребившая его за плечо.

— Вставай, Стонге! — Это жена звала, расталкивая его. — Вставай!

Еще не успев спросить, зачем она разбудила его, староста услышал громкие удары в дверь.

Йон из Брендеболя надел штаны и сунул ноги в деревянные башмаки. Свет, струящийся через слуховые окна, из сероватого стал золотым — взошло солнце.

В горнице было по-утреннему холодно. Староста не успел надеть рубаху и, идя отворять дверь, почувствовал, как по телу его пробегает озноб.

Кто это ломится к нему в такую рань?

Йон Стонге скажет стоящему за порогом гостю, что нечего дубасить в дверь, когда являешься в мирный крестьянский дом. Не успел Йон Стонге приоткрыть дверь, как его встретил грозный окрик:

— Выходи, староста! Хватит валяться!

За порогом стоял Ларс Борре, фохт господина Клевена.

Йон Стонге так и не сказал того, что он намеревался сказать незваному гостю. Вместо этого он сам получил нахлобучку за то, что не спешил открыть дверь. Хозяин был настроен недружелюбно, но гость, разбудивший его, оказался еще недружелюбнее.

— Выходи, Стонге! Надевай рубаху! Время не ждет!

Йон из Брендеболя стоял на пороге в деревянных башмаках на босу ногу, в кое-как натянутых штанах. Зато Ларс Борре стоял перед ним в полном параде. Фохт заметно начал подражать в одежде своему господину: его широкополая шляпа была украшена перьями, а куртка — серебряным позументом. Его широкие, до колен штаны сужались у раструбов высоких сапог.