Страшный Тегеран

Тогда вторая, точно пожалев, что высказалась, быстро сказала:

— Вы, ханум, не волнуйтесь напрасно: мой сын не причинит вам беспокойства, и ни он, ни я никогда не сделаем вам такого предложения.

Ханум Ф... сказала:

— Нет, ханум... я-то хотела бы, чтобы это осуществилось. Но что я поделаю с мужем? Он бесконечно честолюбив и... я боюсь, что, когда придет время, он не окажет нам содействия.

Вторая дама грустно промолвила:

Слава богу, мы пока об этом не думали, да и впредь, если наши обстоятельства будут такие же, ни за что не будем думать. Слова эти задели ханум Ф...

— Ну, этот вопрос не так уж важен. Иншаала, в свое время это дело устроится по-хорошему... — И, быстро переменив интонацию, она сочувственно прибавила: — В самом деле, посмотрите только на этих ребят, как они расшалились. Ничто не может отвлечь их от игры и заставить заняться чем-нибудь другим.

Вторая дама, почти не слушая, что говорит собеседница, машинально ответила:

— Да, да, действительно...

Ханум Ф... и вторая ханум — родственницы; вторая ханум — жена брата ханум Ф...

Что касается ханум Ф.., то она замужем за человеком, принадлежащим теперь к высшему кругу. В молодости у этого человека не было ни гроша. Но при помощи всяких мошенничеств он составил себе то, что называется «независимым состоянием», и сейчас имеет от пятнадцати до двадцати тысяч туманов годового дохода. Само собой разумеется, что подобные люди, добравшиеся после тысячи неудач и бесконечных хлопот до высоких ступеней, забывают о своем прошлом, они ненавидят это прошлое до такой степени, что не желают знать даже своих братьев, которым не повезло и которых судьба лишила богатства. Они заняты другим. Дав кому надо крупную взятку, как это приличествует современному персу, такой человек занимает важный государственный пост, становясь одним из крупных воров какого-нибудь министерства и значительным начальством.

Супруга и наложница его, ханум Ф.., — хотя и не столь алчная и ловкая, как ее «великий» супруг (в этой области она не может с ним равняться), — является настоящей персидской женой: не понимая ничего ни в житейских, ни в общественных делах, она не знает иного мира, кроме своего дома и общества воров — сподвижников своего мужа, — презирая всех остальных людей.

Двенадцать лет назад, когда она жила в доме у своего брата, к ним приехали несколько дам. Поев фруктов и выпив шербета, они уехали, а через три дня она услышала от служанок:

— За вас сватаются. Замуж вас отдают.

Вы, может быть, думаете, что ханум Ф..., которая тогда называлась Мелек-Тадж-ханум, понимала, что ее ожидает? — Нет! Через три дня, вслед за обручением, на котором у нее было вырвано бессознательное «да», ее с несколькими родственницами и какими-то чужими женщинами, родней жениха, посадили в карету и повезли в дом жениха.

Счастье Мелек-Тадж-ханум заключалось в том, что она сжилась со своим гнусным супругом, а через некоторое время родила ему красивую дочь.

Ясно, что эта несчастная, невежественная женщина, с ограниченным умственным кругозором, так внезапно попавшая на ложе господина Ф... эс-сальтанэ, ничего не понимала в любви и не одобряла ее. Могла ли она представить себе, что два существа испытывают друг к другу какое-то чувство, что они счастливы, когда видят друг друга, радуются каждому слову и каждому движению друг друга, что они страстно ищут близости?

Понять счастье другого может только тот, кто сам был счастлив, только тот вполне чувствует боль другого, кто сам испытал боль. Так несущийся на автомобиле кутила-аристократ не может понять положения бедняка, который сорок восемь часов ничего не ел.

Так было и с Мелек-Тадж-ханум. Она больше не вспоминала свои сиротские годы, проведенные в доме брата. Теперь, когда судьба изменила ее положение, она забыла брата и иногда по целым месяцам не вспоминала даже его имени.

В общем нельзя сказать, чтобы она была неподходящей супругой для господина Ф...

В тот день, о котором мы рассказываем, жена брата пришла повидать Мелек-Тадж-ханум и ее мужа. Сейчас, когда нам стало отчасти известно, о чем говорили эти две дамы, мы не будем слушать остального и посмотрим, что делают дети.

Мэин и Ферох — так их зовут — без конца бегают друг за другом. И, кажется, если б разверзлось небо и на них свалились все беды, и тогда они не оторвались бы от игры. Разве только усталость могла заставить их успокоиться.

Но известно, что в детстве усталость не очень действует.

С первого взгляда казалось, что мальчик и девочка, как и свойственно детям, только играют, но если бы кто-нибудь внимательно присмотрелся к ним, особенно к Фероху, он увидел бы, какое счастье вспыхивало иногда на его лице и какая грусть вдруг затуманивала это лицо в другие минуты. Что это было?

Если мы скажем, что в этом детском возрасте Ферох уже любил Мэин, вряд ли кто-нибудь поверит. А другие, пожалуй, еще и рассердятся на нас и запротестуют: каким образом мальчик одиннадцати-двенадцати лет может влюбиться в такую же маленькую девочку. Но так как вопрос этот для нас совершенно ясен, мы говорим прямо: да, Ферох уже в это время чувствовал к Мэин особенную привязанность, и ее радость опьяняла его и приводила в восторг, а ее печаль и недовольство разбивали ему сердце. Как же назвать это чувство? Какое имя дать этой привязанности без края и предела, далекой от земных сомнений? За что другое счесть ее, как не за чистую и святую любовь?

Ферох без конца кружился вокруг Мэин, как мотылек вокруг свечи. Голубые, как бирюза, глаза Мэин встречались иногда с его карими глазами. И тогда из глаз его подруги точно вылетали электрические искры, летели в его глаза и проникали в сердце. Совсем ребенок, он уже страдал от любви и, не понимая ничего, искал близости Мэин. И Мэин не отталкивала его. Она радостно и с глубоким увлечением отвечала всем его движениям. Ей было хорошо с Ферохом.

Мэин наконец набегалась и устала. Она бросилась на скамейку. Сел и Ферох.

И видя, какая слабость овладела Мэин, он обнял ее, положил ее голову себе на грудь.

Золотистые косы Мэин, распустившись, рассыпались по ее белоснежным плечам. Глядя на ее прекрасное лицо, Ферох почувствовал, что с ним происходит что-то странное: сердце его трепетало. Ферох крепко прижал Мэин к груди, приблизил к себе ее прелестное, как месяц, лицо и, сорвав поцелуй с ее губ, сказал:

— Ах, как я люблю тебя!

Глава четвертая

ЛЕСТНИЦА

Прошло семь лет.

Стояла ночь. Воздух был бесконечно прозрачен. На небе почти не видно звезд — все просторы неба залиты луной.

Дрожит и трепещет в такую ночь сердце влюбленного, у которого нет надежды; льются слезы из глаз его и текут по щекам. О чем же плачет он, о чем грустит?

Но как не грустить влюбленному, у которого нет надежды на соединение с любимой?

Ведь мир нужен только для любимой! И сладость мира познается только вместе с ней. И этот живительный воздух, и виды гор, и степи, и все радости мира ценны для него только тогда, когда на груди его любимая, когда возлюбленная с ним.

Истинный влюбленный смеется от малейшей улыбки любимой и плачет от малейшей ее грусти. И несчастен влюбленный, лишенный близости возлюбленной! Что ему тогда эта лунная ночь, зачем ему ветерок, несущий негу? Наоборот, ему хотелось бы, чтоб вся вселенная в сочувствии ему заволоклась тьмой и грустью.

Вот в такую ночь, весной 1930 года, возле стены помещичьего сада стоял юноша. Он то оглядывался вокруг, то делал несколько шагов и, вновь возвращаясь, останавливался и внимательно прислушивался.

В этот вечерний час — два с половиной часа после заката солнца — ни один звук не тревожил тишину.

Прошло четверть часа. Юноша, подойдя к стене, стал с величайшим вниманием прислушиваться, но через минуту снова отошел. Теперь он тихо говорил сам с собой:

«Что случилось, что ее нет до сих пор? Наверное, произошло что-нибудь новое. Не может быть, чтобы Мэин забыла о своем обещании. Уже полчаса прошло, а ее все нет. Что делать? И сам я не могу войти в сад, чтобы узнать, что случилось!»