Георгий Скорина

Даже самые малые сведения рисуют нам жизнь необычную, полную борьбы и приключений. Здесь и столкновение с Мартином Лютером и с прусским герцогом Альбрехтом, от которого Скорина тайно увез «иудея-типографа и врача». Здесь и судебные тяжбы, и подложные обвинения, и тюрьма. И большая любовь…

Жизнь Георгия Скорины не ограничивалась интересами только своей семьи и даже своего города. Видно, чтобы понять ее, надо окинуть мысленным взором время и страны…

Заря шестнадцатого века.

Еще окутывает мир свинцовая мгла средневековья. На городских площадях пылают костры инквизиции. Алхимики, склонившись над тиглями в мрачных лабораториях, ищут философский камень, способный превращать простое вещество в драгоценный металл.

Астрологи по звездам предрекают течение человеческой жизни. На ученых диспутах идут ожесточенные споры о том, сколько чертей может уместиться на острие иглы. В университетах еще властвует схоластическая наука, смиренно именующая себя служанкой богословия.

Но светлеет далекое небо. Тверской купец Афанасий Никитин уже «ходил за три моря».

Уже испанец Христофор Колумб ступил на землю Америки и португальские «искатели жемчуга» пристали к берегам сказочной Индии.

Пытливый человеческий ум стремится постигнуть законы механики и движения планет. Гениальные самоучки мастерят наивно-дерзкие модели летательных машин. Врачи тайно вырывают из могил трупы, чтобы познать анатомию. Живописцы, ваятели, зодчие создают бессмертные творения.

Над миром звучит новое слово – Гуманизм!

Закипает великая битва, которой суждено длиться века. Поединок разума и глупости, науки и изуверского аскетизма. Новые идеи объединяют людей, говорящих на разных языках, носящих разную одежду.

Папские проповедники, извергая проклятия отступникам и еретикам, бессильны сдержать стремительный натиск животворной мысли. Она проникает в монашескую келью, на церковную кафедру, в университет – эту доселе незыблемую твердыню средневековой схоластики…

Вот в какое время начал свой путь великий скиталец – Георгий, сын Скорины из славного города Полоцка.

Прошло много дней, пока мы смогли сказать друг другу:

«Мы собрали все, что могли, узнали все, что было доступно. Начнем рассказ…»

Я вспоминаю долгие часы работы над рукописью, наши споры, поиски лучшего, радость находок и новых открытий…

Вспоминаю первые отзывы людей, оценивших наш труд. Письма читателей из городов и колхозов, школ, библиотек. Письма были разные, но все сходились в одном – в желании знать своих далеких предков, борцов за свободу и счастье на нашей земле.

Я храню эти письма как свидетельство того, что трудились мы не напрасно, что среди миллионов советских читателей есть люди, которым наш скромный труд помог открыть еще одну страницу истории великих славянских народов…

Храню светлую память о друге моем, Евгении Львове, кому произведение это всегда было дорого, как и мне.

Микола Садкович.

Москва, 1961 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В СЛАВНОМ ГРАДЕ ПОЛОЦКЕ

Глава I

Нежданный и небывалый в это время года туман принесло с далекого Балтийского моря. Над Великим озером нависла серая мглистая дымка и, всколыхнувшись, лениво поплыла через болотные земли Спасской обители. В тот же час, точно по сговору, задымилось озеро Березвече, потянулась белая муть и от Усть-Дисны у Конца-городка, распространяясь на восток.

На рассвете июльского дня 1504 года туман окутал город Полоцк и, как бы задержанный высокими шпилями двух его замков и крепостными стенами, остановился. Город скрылся в тумане. С круглой башни Верхнего замка караульные видели только кресты храмов, которые, как мачты затонувшего корабля, возвышались над белыми колеблющимися волнами.

Снизу, словно со дна сказочного моря, доносился печальный звон одинокого колокола, призывавшего полочан к заутрене.

Люди оставались в домах, весь день жгли светильники. Старики качали головами, предвещая дурную зиму. Не слышно было птиц. Выли собаки. Туман густел и, как бы отяжелев, спускался на землю. К вечеру уже обнажились крыши домов, стоявших на взгорье, но улицы по-прежнему оставались пустыми. Только один Аникей-юродивый бродил по затихшему городу, колотил в висевшую на шее железину и плаксиво выкрикивал:

– Белая хмара!.. Всех задушит белая хмара: и пана, и хлопа… пришел Аникейкин час…

Бабы щедро одаривали юродивого и с опаской провожали от ворот. Аникей, не благодарствуя, брал милостыню и брел дальше, зыбким видением растворяясь в тумане. Его монотонное причитание слышалось то там, то здесь по всему городу, пока на закате два дюжих стражника из воеводского патруля не схватили юродивого. Стражники потащили его к караульной башне, однако бросить в яму не решились и, пригрозив, вытолкнули за городские ворота.

За стенами города было людно и шумно. Огни костров и смоляных факелов, пробиваясь сквозь туманную мглу, слабо озаряли фигуры людей, вздыбленные оглобли телег, а лучники на носах лодок освещали тяжело груженные суда, плотно обступившие причал у слияния Полоты и Западной Двины.

Говор людей, прерываемый бранными выкриками, ржание коней, плеск весел и редкий стук топоров сливались в сплошной гул. Огромный табор раскинулся вокруг Полоцка, и можно было подумать, что вражеские полчища готовятся к штурму притаившегося за деревянными стенами города. Но из просмоленных трюмов выгружались не пушки и порох, а бочки с медом и пивом, груды мехов, пеньковых канатов, кипы кож и восковые глыбы. От пристани, вверх по крутому песчаному съезду, до самых южных ворот тянулись в беспорядке сложенные бочки, ящики и тюки привезенных товаров.

Выше, у земляного вала, выросла непроходимая чаща телег, арб, коновязей, загородивших Невельский шлях. Медленно передвигались люди. Небольшими группами они собирались у костров, беседовали, поглядывая на город со злобой и нетерпением.

Полоцк был отгорожен от них крепостным валом и стенами. Все ворота были на запоре. Никто не мог ни проникнуть в город, ни выйти из него.

– Не слыхать ли чего, Петрок? – обратился степенный человек, одетый в дорогую, расшитую чугу, [1] к сидевшему у костра молодому белокурому гончару, глядевшему острым, чуть прищуренным взглядом. – Ваши мастеровые разом с нами тут всенощную будут править?

– Приходил человек от городского старшины, – нехотя ответил Петр, – сказывал: потерпеть просят. К воеводе с поклоном отправились…

– Я бы терпел, – отозвался третий, кутаясь в подбитый мехом кафтан, – да товару урон… Поди, и так не управишься.

– Не пристало пану воеводе о твоих убытках заботиться, – усмехнулся пожилой человек, – ему прежде свои барыши подсчитать надобно. А раз хозяин счет ведет, ворота на запор. Это всяк знает…

– Так ведь по княжьей грамоте начало торгу с сего дня! Первый-то день дороже всего! – возмутился Петр. – На него и расчет был, а выходит…

– Выходит, сынок, – спокойно заметил пожилой, – что не всяка грамота воеводе закон. Сам посуди: туман, темень. Тут вашего брата купца да мастеровых пусти в город, так и мыты [2] не соберешь, и глазу за вами не будет. Вот и приказал пан воевода: по причине тьмы и тумана не было бы злодейства в городе, в день субботний ярмарке не быть, а торговать с полдня воскресенья. – И, понизив голос, добавил: – Не писали бы великому князю челобитную на воеводу, хоть худой, да мир был бы… Туман не туман, с хлебом-солью встречали.