Де Рибас

— Под его командой было две тысячи конных, семьсот пехоты и семь пушек. А в плен взяли вот в такой же вылазке, только за сеном.

Рибас распорядился выдать посту при Хаджибее двадцать пар сапог, поручик Пеллегрини благодарил и тут же с добычей поспешно уехал. И вовремя, потому что вернувшийся Кирьяков ругался:

— Их, алырников тут тьма! Что мы в армию Каменского привезем, если всем сапоги раздавать?

Отдельный корпус генерал-поручика Михаила Каменского стоял лагерем под Измаилом, выставив караулы по Дунаю. На один из таких караулов и наткнулся обоз Кирьякова. Слава богу — к своим вышли. Но какового же было удивление Рибаса, когда в гусаре, нежившемся на берегу под весенним солнцем, он с трудом узнал подполковника Леонтия Бенигсена.

— Куда вы исчезли с бала у Нарышкиных? — спросил Бенигсен, как будто бал закончился вчера.

— Да вот, решил прокатиться к Дунаю, — ответил в тон Рибас.

— Долго же вы катались.

Гусары рассказали, что слухи об оборонительных боях кончились: пять полков уже переправились через Дунай. Переправлялись на мелких судах — разлив Дуная затопил села и снес мосты, наведенные на протоках. Полки кавалерии задержались на левом берегу до появления подножного корма. Бенигсен посоветовал волонтеру проситься в полк Розена:

— Это наш полк. С гусарами не пропадете.

Кирьяков отправился отыскивать интендантов, чтобы сдать обоз, а Рибас, кое-как экипировавшись под гусара, поскакал в лагерь Каменского, где был встречен штаб-офицером, и тот сказал, что генерал сейчас должен вернуться с прогулки. И действительно, Каменский подъехал к крыльцу одноэтажного сельского дома верхом в сопровождении двух офицеров.

— Принц Вальдекский и принц Голштинский, — пояснил Рибасу штаб-офицер и доложил генералу о прибытии обоза с обмундированием.

— Они бы еще к зиме армию одели, — сказал Каменский и, увидев Рибаса, спросил: — Это еще что такое?

Волонтер Рибас успел экипироваться как гусар лишь на четверть. Кивер с кистями не украшал его голову и сапоги имели раструбы выше колен, а гусару полагалось носить короткие, до половины икры, полусапожки. Но зато уж дулам с золотыми частыми галунами и мантия с меховой опушкой, которые помог достать Бенигсен, были безукоризненны. Оставалось представиться:

— Волонтер Иосиф де Рибас, господин генерал, прибыл в ваше распоряжение.

Принцы Вальдекский и Голштинский пили у крыльца парное молоко из глиняных кружек, переговаривались на немецком, а генерал вдруг закричал на волонтера:

— Снять все гусарское! В кордегардию отправлю! Где служил до армии?

— В шляхетском кадетском корпусе капитаном.

Каменский сел на вынесенный адъютантом из хаты стул:

— Так! И кадетские капитаны в армию пожаловали. — Он засмеялся, закашлялся, вытирал рот платком. — А я, капитан, тоже из кадет. Как там, секут розгами нашего брата?

— Нет, не секут.

— А как же наказывают? — удивился генерал.

— Лишают подушки на ночь.

Каменский усмехнулся:

— А в мое время было стыдно дать кадету менее ста розог.

Воспоминания смягчили гнев генерала, он не отправил волонтера в кордегардию под стражу набираться ума, определил в полк Розена и приказал переменить сапоги. Через час волонтер доложился Розену, и тот направил его к гусарам подполковников Любимова и Бенигсена, где Рибаса приняли, как своего. В шатровой палатке гусары возлежали на соломе и говорили о штабах, о том, что турецкий султан ведет переговоры с Румянцевым и величает его славным меж князьями, подпорой великих людей, великолепным, славным, любезным и высоким другом.

— Но главное, — сказал Бенигсен, — султан все свои послания заканчивает словами: «да будет конец ваш, достопочтимый друг, благ и радостен!»

Говорили о том, что к осени турецкая война вообще должна кончиться, и приехавшему воевать волонтеру было странно слушать эти разговоры. Но гусары четвертого года службы хотели лишь скорого дела и конца всему. Однако за эти годы, а особенно в зимние месяцы, многие из них завели романы с местными смуглыми куконочками — и не было конца и края разговорам об армейских романах.

— Вот поедем мы к куконам, любить будем с перезвоном, — пел майор Ляпунов. Рибасу пророчили, что успех у здешних дам ему обеспечен.

Но к ночи получили приказ: кавалерии корпуса Каменского переправляться через Дунай. Утром заводили в лодки косящих глазом коней, сетовали, что нет мостов. Бенигсен, побывавший в штабе Румянцева, который расположился выше по Дунаю, вспомнил, что возле Журжи мост наведен.

— Генерал Гудович отличный мост навел, — рассказывал подполковник.

— Что говорить — он в Кенигсберге инженером выпущен. И мост навел, и батареи рядом поставил, и турецкие суда колотит, как орехи.

Рибасов скакун Наполи показал характер — выпрыгнул из лодки за серединой реки, течением его снесло версты на две, и пока волонтер искал его, гусары Каменского из-за недостатка корма для лошадей ушли к озеру Дуруклар, где волонтер и догнал их. О неприятеле ничего не было известно: где его главные силы, куда переместились, где поджидают?

Впервые Рибас участвовал в сухопутной войне, и война эта казалась ему странной. Короткие дневные переходы. Устройство на ночь. Только обжились лагерем — снова короткий переход без боя, без видимого неприятеля. Правда, доходили известия, что где-то под Туртукаем разбита пятнадцатитысячная турецкая армия в долгом июньском бою; стало известно, что триста всадников и двести янычар вышли десантом на судах из Очакова и напали на русский пост у Черного Тилигульского брода и на пост поручика Веденяпина при крепости Хаджибей. Турок отбили. Волонтер вспомнил о сапогах, выданных поручику Пеллегрини.

Леон Бенигсен ничем не подчеркивал перед гусарами своего материального превосходства и не кичился богатейшим отцовским наследством, на которое он мог без ущерба экипировать и платить жалование целому полку. Но иногда он щедро платил маркитантам, и они доставляли гусарам изысканное венгерское, молдавские сыры и пригоняли барашков, и начинались пиршества, которые среди гусар назывались «леонтиями».

Впервые волонтер услыхал имя генерал-майора Суворова, когда тот переправился через Дунай у Гирсова. Суворов был подчинен Каменскому, и полки его должны были идти в задунайскую глубь параллельным маршем с полками Каменского. Однако и при такой тактике неприятель ничем не обнаруживал себя. Что делать? Корпус остановился. Каменский и Суворов съехались на совет.

К этому времени Рибас узнал, что Кирьяков определен в мушкетерский полк, роты которого стояли в карауле при штабных палатках. Не зная пароля, он отправился навестить приятеля, но караулы расставили так плотно, что волонтера взяли на прицел как лазутчика. Час он просидел под нещадным жарким солнцем, пока не пришел мрачный и злой Кирьяков.

— Жрать нечего, — говорил Петруччо, попивая принесенное Рибасом гусарское вино. — Месячный запас пшена и сухарей на исходе. А вроде собираемся двести верст до Варны по жаре идти. Дороги видел? Два конных не разъедутся.

Каменский и Суворов совещались о том же, о чем говорили в войсках. Послали курьера к Румянцеву, изложив свой план: для успокоения петербургских предначертателей и для обмана турецких разъездов отправить к Варне небольшой отряд, а главными силами идти к Балканам, к Шумле — в сей крепости ставка султанского визиря Муссин-Заде. Уж что-что, а это было известно точно. Взять ставку визиря — цель. А за Шумлой открывается дорога до самого Андрианополя. Варна — для маскировки. Шумла — цель.

Волонтер и Кирьяков расположились под сторожевым навесом, и Рибас видел издали, как из штабной шатровой палатки выскочил низкорослый юркий человек в генеральском мундире и побежал к солдатской палатке на невысоком холме, в которой и скрылся. Через некоторое время он появился, обнаженным по пояс, чресла его прикрывала холщевая тряпица, спустился с холма и, не раздумывая, прыгнул в заводь ручья.

— Суворов, — сказал Кирьяков. — Говорят, как турок, на гвоздях спит. Приехал, узнал, что у нас блохи, свою палатку поставил отдельно. Велел ров вокруг нее вырыть и водой наполнить, чтобы блоха имела к его расположению, как турок, водную преграду. По утрам своих адъютантов прыгать через шпагу заставляет. А прыгать так: держишь шпагу двумя руками и перепрыгнуть ее надо из рук не выпустив. Кто не может — из адъютантов гонит.