Углич. Роман-хроника (СИ)

- Признали, князь, - отвечали стрельцы, - но впущать не велено. На государя злой умысел держите!

- Околесицу несете! Это Богдан Бельский зло против царя умышляет. Открывайте!

Но стрельцы не шелохнулись.

К воротам подоспел Иван Петрович Шуйский, прославленный воевода, коего почитали в народе.

- Негоже вам, стрельцы, от нас Кремль запирать. От кого обороняетесь, чью руку держите? Аль ляхи мы, аль татаре поганые? Ужель ныне я ворог ваш? Негоже, стрельцы!

Служилые заколебались, начали промеж собою совещаться. Наконец порешили:

- Противу тебя, воевода Иван Петрович, мы зла не держим. Ступай с боярами к царю.

Стрельцы пропустили опекунов через калитку и вновь ее замкнули. Боярские послужильцы замахали саблями и самопалами, хлынули к воротам.

- Впущай, стрельцы! Силой откроем!

С Ильинки, Варварки, Никольской, Зарядья валили на Красную площадь люди. Валили оружно: с рогатинами, топорами, дубинами. И часу не прошло, как вся площадь была запружена народом.

Стрельцы, стоявшие за бойницами кремлевской стены, толковали:

- Мать честная, эк прут!

- Почитай, вся Москва высыпала.

- Отроду экого не было. Будто в осаде сидим.

- Богдана хулят. Бунтует народ.

А народ и в самом деле ярился. Чернь, с избытком хватившая нужды и горя от опричников, вымещала зло на Бельском:

- Не хотим Малютина сродника!

- Хватит нам опричников!

- На плаху Богдашку!

Стрелецкие сотники осерчали, повелели палить из пищалей. Грянул залп, заряды просвистели над головами посадских.

Красная площадь еще пуще поднялась:

- Братцы! Нешто Богдашкиных прихлебателей будем терпеть?! Разворачивай пушки на ворота! - зычно прокричал, поднявшись на раскат⁵⁴, дюжий мужик в малиновой чуйке⁵⁵. Его признали: известный мастер с Пушечного двора.

- Разворачивай! - с грозной решимостью отозвалась толпа.

Посадские полезли на раскаты.

Стрелецкий голова кинулся к пищальникам.

- Пали по крамольникам!

И стрельцы пальнули.

На площадь упали убитые, застонали раненые. Но стрелецкие залпы не рассеяли посадских. Народ вознегодовал с новой силой.

- Братцы! Вставляй ядра! Разобьем ворота!

- Разобьем!

- Смерть Бельскому!

- Смерть погубителям!

Во дворце переполошились. Народ поднялся! В Китай-городе начали громить боярские усадьбы. Земцы послали на стены голосистых бирючей⁵⁶, те прокричали:

- Уймись, народ московский! Бояре хотят слово молвить!

Трое знатных бояр поднялись на стену Фроловской башни.

- Великий государь и царь Федор Иванович просит народ разойтись. Ступайте по домам, православные!

Чернь же не послушалась:

- Не пойдем по домам!

- На плаху Бельского!

- На плаху!

Бояре помышляли еще что-то молвить, но их голоса потонули в негодующем реве восставших.

Бояре сошли вниз и поехали к дворцу.

Неистовые, воинственные крики народа стали слышны даже в покоях Федора. У царя и вовсе ноги подкосились, и он едва не рухнал на пол, если бы его вовремя не подхватил постельничий.

- Страшно мне, - утирая кулаком слезы, произнес царь и встал на колени перед образами, начав усердно молиться.

В опочивальню явились посланники Федора. У царя еще сильнее полились слезы из глаз: он не хотел начинать своё царствование кровопролитием, и ему, было, очень жаль своего опекуна Бельского.

- У нас безвыходное положение, государь. Если мы не отдадим Белсьского, то буйная чернь разобьет ворота и хлынет в Кремль. Сие кончится страшным бедствием, - молвил князь Мстиславский.

- Простите, бояре, но выход есть. Надо выслать Бельского из Москвы и народ утихомирится, - подала свой голос всегда спокойная и уравновешенная супруга Федора, Ирина.

- Истинно, Иринушка. Умница ты моя, - обрадовался предложению жены Федор. Он безмерно любил свою ласковую и нежную супругу, и во всем ей доверялся.

А тем временем Богдан Бельский, устрашенный злобой народа, кинулся спасать свою жизнь во дворец царя, где и услышал «боярский приговор», кой огласил Никита Романович:

- Моли Бога, Богдан Яковлевич, чтобы народ оставил тебя в покое. Надлежит тебе спешно уехать в Нижний Новгород. Там перед Великим постом воевода скончался, вот и заступишь на его место. О том мы народу и изъявим.

Удрученный Бельский стал чернее тучи. Все его честолюбивые мечты рухнули в одночасье.

Бояре вновь вышли к народу и изъявили «волю царя Федора». Народ воскликнул: «Да здравствует царь!» и мирно разошелся по домам.

Г л а в а 10

КОЗНИ БОРИСА

После ссылки Богдана Бельского на душе Бориса Годунова по-прежнему было неспокойно.

Бельский в опале, но подле трона остались Шуйский, Мстиславский да Никита Романович Юрьев. Дядя царя благоволит к нему, Борису, но его одолевают хвори. Всё чаще и чаще он думает о загробном царстве. И о молодых сыновьях своих неустанно печется:

«Вверяю тебе детей своих, Борис Федорыч. Оберегай их от недругов, наставляй к доброму житью и люби, как отец. За то воздастся тебе от Бога».

Клятву дал, целовал крест:

«Сберегу и взлелею сынов твоих, Никита Романович, до смертного одра не оставлю».

Боярин прослезился, облобызал.

«Верю тебе, Борис Федорыч. Умру спокойно».

В большом недуге Никита Романович, долго не протянет. Хоть и жаль, но с его кончиной царевых опекунов поубавится. Останутся Иван Шуйский да Иван Мстиславский. Рюрикович да Гедеминович! Нет могущественней родов боярских. Этих здоровьем Бог не обидел, в силе высокородцы. А за ними всё боярство. Тяжко попечителей оттеснить от трона, зело тяжко! Время нужно, а покуда надлежит с обоими ужиться. Усыпить, ублажить бояр, сладким пирогом рот заткнуть.

И не день, и не два думал Борис Федорович, как боярство к себе притянуть, а потом пошел к Ирине. После продолжительной беседы, оба направились к царю.

- Государь, - начал Годунов, - привели меня к тебе дела державные.

Царь протяжно вздохнул: страсть не любил «дела державные!» Был он скудоросл, опухл, с ястребиным носом; по землистому, одутловатому лицу как всегда блуждала кроткая безжизненная улыбка; говорил Федор Иванович тихо и ласково, ходил нервной старческой походкой; руки его тряслись, спина горбилась, глаза слезились.

Годунову невольно вспомнились слова Ивана Катырева-Ростовского, высказанные им о царе в присутствии бояр: «Благоюродив. Ни о чем попечения не имеет, токмо о душевном спасении».

«Прав Катырев. Федору не на престоле сидеть, а в келье иноческой», - усмехнулся про себя Борис Федорович и продолжал:

- Русь устала от войн, боярских раздоров и злых судей. Покойный батюшка твой, государь Иван Васильевич, посадил в города и уезды своих воевод и наместников. Но люди те с бывшего Опричного двора, правят и судят неправедно. Кругом лихоимцы и вымогатели. Народ недовольствует.

- Так что делать-то, Борис Федорыч? Как к тишине и покою призвать? - вопросил Федор Иванович.

- Твоими указами, государь. Полагаю, надлежало бы сместить по всей Руси неправедных воевод и судей. На их же место послать людей бескорыстных и честных, дабы всякое зло пресечь и народ успокоить. А чтоб без поборов было чем кормиться, увеличить тем людям поместья и жалованье. Будет ли на то твоя воля, государь?

- То дело богоугодное. Пиши указ моим царевым именем… Всё ли у тебя Борис Федорыч? Пора мне в палату крестовую, - устало молвил Федор Иванович.