Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Из Ренна я направилась в Сомюр, где находился бывший гвардейский конно-егерский полк. Генерал Лефевр-Денуэтт, [116] командовавший им, жил в замке по соседству. Я предстала перед ним. В течение месяца мне оказывали самое сердечное и самое благородное гостеприимство. Его жена была очень добра ко мне; я практически стала соперницей белой горлицы, с которой она не расставалась целыми днями. Генерал поправил мое финансовое положение, подарив мне сто экю, [117] но что больше всего согрело мое сердце, он дал приказ полковому портному одеть меня в егерскую униформу бывшей гвардии. Наконец, я могла избавиться от этих юбок. Я сложила в сундук все, что у меня оставалось от платьев и прочих шикарных носильных вещей, подаренных мне госпожой Маршан: большую их часть я раздала по дороге. Зато теперь у меня был зеленый форменный сюртук, подогнанный по росту, и тонкие сапоги с кисточками; посмотрев на себя в зеркало, я сказала себе, что и в сорок лет, которые вот-вот должны были исполниться, я выглядела еще очень неплохо.

При этом, однако, я не стремилась вернуться на службу, и это обмундирование было для меня лишь предметом моих фантазий. К тому же я не горела желанием сменить свою трехцветную кокарду на белую. Чтобы добраться до Парижа, я переоделась в женскую одежду. Те из моих друзей, кто видел меня в то время в платье, сужающемся книзу, и шляпке, больше похожей на лошадиные шоры (все это было продукцией одной модистки из Лимингтона), говорили, что я была очень похожа на Брюне, персонаж популярной пьесы тех времен «Смешные англичанки».

С момента, когда Наполеон вернулся с острова Эльба, и до июня месяца 1815 года различные обстоятельства мешали мне оказаться у него на пути. Наконец, 7-го или 8-го числа того же месяца генерал Лефевр-Денуэтт взял меня с собой в Тюильри, я была в униформе гвардейских конных егерей, и он посоветовал мне расположиться в саду, между павильоном с часами и первым большим бассейном. Через некоторое время показался император; он был верхом, выехал из дворца и направился к воротам Пон-Турнан. Едва я успела отдать ему честь, закричав «Да здравствует император!», он подъехал ко мне, а генерал Лефевр-Денуэтт, бывший рядом с ним, указал ему на меня.

— Мадемуазель Сан-Жен, — сказал император, повернув голову в мою сторону, — оставила драгун и перешла в конные егеря?

Генерал сообщил ему, что я вернулась из Англии, где долгое время была в плену.

— Ты позволила взять себя в плен! — воскликнул император.

— Увы, это так, мой генерал, — ответила я. (Я очень часто имела честь говорить с императором во время смотров, но я никогда не называла его «сир», только генералом: это была старая привычка, которую трудно объяснить, но это никак не было связано с недостатком уважения.)

— И у тебя нет денег? — вновь спросил он.

— Вы правы, мой генерал.

Он повернулся к одному из своих адъютантов:

— Летор, [118] выдайте ей чек.

И он продолжил свой путь, сделав мне прощальный жест рукой. Это был последний раз, когда я могла видеть этого благородного человека. На второй день после этого, кажется, он отправился в свою гибельную кампанию в Бельгию. Генерал Летор достал из кармана блокнот, вырвал из него листок и прямо на седле нацарапал на нем карандашом чек на сумму в тысячу пятьсот франков, а также адрес, где я могла предъявить его для получения денег.

Это была улица Сент-Оноре, недалеко от Сент-Рок. Я была там на следующий день к десяти часам. В квартире на первом этаже я нашла какого-то горбатого человека, который принял меня очень вежливо. Он внимательно рассмотрел чек, который я ему отдала, и предложил мне подойти к четырем часам. Ожидая назначенного времени, я стала прогуливаться. Когда я вернулась и позвонила в дверь, никто мне не ответил. Я чуть не вырвала звонок с корнем. Наконец появился портье.

— Все уехали два часа назад, — сказал он. — Пришел приказ срочно прибыть в армию. Мсье быстро собрался и сейчас уже находится в пути.

— А как же я? Я ведь оставила ему свой чек! — закричала я. — Что стало с моим чеком?

Я была взбешена. Возле входа стояли две страшные гипсовые статуи, и я достала саблю с намерением разнести их на мелкие кусочки.

— Месье, — спокойно сказал мне портье, — статуи принадлежат не тому господину, они принадлежат хозяину дома. Если вы их повредите, это будет стоить вам денег, но никак не вернет вам ваш чек.

И я отступила перед его доводами.

А через несколько дней «Монитор» сообщил о разгроме при Ватерлоо. Это было не менее ужасное событие, чем потеря моего чека. Вскоре враг был уже у стен Парижа. Я пришла в местный штаб и попросила, чтобы меня приписали к какой-нибудь части; но мне отказали в этом. Во время боя у Исси и Ванвра я побежала на батарею Вожирар, неся в руках корзину, набитую хлебом, а также бутылку водки, бинты и корпию. [119] Моя пилотка и униформа стали причиной того, что меня задержали, как подозревавшуюся в дезертирстве; но мне легко удалось объясниться, и в конце концов я все же добралась до равнины. Мне повезло, и я смогла быть полезной некоторым нашим раненым. Это было последнее поле боя, на котором мне довелось присутствовать; оно было первым, где я была не солдатом, а лишь простой санитаркой; оно было первым, где мне пришлось испытать одни лишь сожаления и боль. Но, великий боже! Как эта боль была горька! Сколько слез я пролила, узнав, что Париж сдан!

Глава XIX

В 1815 году, в это грустное время я находились в Париже без иных средств к существованию, кроме моей небольшой пенсии в двести франков, жить на которые было невозможно. Моя путеводная звезда пожелала, чтобы я связала себя живой и очень искренней дружбой с одной женщиной, пользовавшейся большой славой из-за своей храбрости. Это была мадам Гарнерен. [120] Мне не доводилось видеть, как она одна поднимается в хрупкую гондолу, которую огромный шар готов унести за облака, но мне было очевидно, что для этого необходима была, по крайней мере, не меньшая отвага, чем для солдат, штурмующих вражескую батарею. У нее было несколько сотен франков, и она предложила мне объединиться, чтобы создать пансион с табльдотом. [121]

— Я ничего не смыслю в управлении, — сказала она, — а ты ведь выполняла обязанности вагенмейстера полка, ты наверняка сумеешь быть хорошей хозяйкой в доме.

Мы открыли наш пансион на улице Плюме, недалеко от казармы Бабилон, и его стали часто посещать офицеры королевской гвардии, офицеры караула и др. Наше небольшое дело мы делали неплохо.

Позвольте мне теперь рассказать вам один случай, который произошел со мной в этом доме на улице Плюме. О проявлениях признательности всегда приятно вспоминать. Однажды, когда я забавлялась у наших ворот тем, что стирала с мылом кое-какую мелкую одежду (я забирала у нашей единственной служанки часть работы, которая могла выполняться без особых усилий), один прохожий, солдат королевской гвардии, увидев меня, остановился. Я, в свою очередь, посмотрела на него. Потом он снова пустился в путь, но, сделав несколько шагов, повернулся и снова стал смотреть на меня.

— Простите, — сказал он мне, — но вы удивительным образом напоминаете мне одного человека, которого я не видел уже много лет и очень хотел бы увидеть снова. Это была девушка, служившая в драгунах. При нападении на конвой между Бургосом и Вальядолидом я был ранен и точно остался бы на дороге и попал бы в руки испанских бандитов, но эта девушка подобрала меня и довезла до бургосского госпиталя, где до самого моего выздоровления она каждый день приносила мне бульон. Как бы мне хотелось снова увидеться с моей спасительницей.