Политическая и военная жизнь Наполеона

Генрих Жомини

Политическая и военная жизнь Наполеона

Наполеон — Александру, Цезарю и Фридриху. (1)

Глава 1

Молодость Наполеона до назначения его главнокомандующим итальянской армией.

Я не дам вам полного отчета в событиях моего правления: они слишком важны и слишком сложны, чтобы можно было вполне объяснить их теперь, когда еще не совершенно поняты виды, не вполне истолкованы поступки многих знаменитых лиц, принимавших участие в делах политических, как с той, так и с другой стороны. Оставляя этот труд потомству и истории, я наброшу вам широкою, смелою кистью собственные мои действия, мои военные и политические соображения; я покажу вам себя таким, каков я был: вы увидите, как искажали меня пристрастные мнения моих современников.

Я родился 15-го августа 1769-го года, в Аяччо, на острове Корсика. Родители мои были дворяне; обстоятельство, для меня совершенно ничтожное. Полководец, прославивший свою отчизну, и своими заслугами восстановивший трон Карла Великого, не нуждается в предках.

Дом патрициев, от которого я произошел, считал в числе своих предков хоругвеносца Буонапарте, управлявшего Флорентийской республикой, в середине ХIII-го века.

Исполненное чудес поприще моей жизни побудило многих искать чего — то сверхъестественного даже в моем детстве, которое, однако же, было очень обыкновенно.

Я воспитывался сперва в бриенской военной школе (2), куда поступил в возрасте десяти лет, а потом был переведен в парижскую. Предположив себе цель, я всегда стремился к ней со всею силой воли, и от того успевал в моих предприятиях. Воля моя была сильна, характер тверд и решителен; это возвышало меня над всеми. Воля зависит от силы душевной; и потому не всякий может совершенно владеть самим собой. Если в моих поступках и заметна была иногда какая-то нерешительность, то это происходило не от недостатка воли; но от излишней быстроты воображения, которое мгновенно представляло мне все обстоятельства дела.

Я занимался прилежно теми науками, которые могли мне быть полезны; в особенности историей и математикой. Первая раскрывает гений, вторая дает правильность, безошибочность его действиям. Способности развились во мне сами собой. Я имел быстрое соображение, хорошую память; хладнокровно, основательно судил о предметах. Соображая скорее других, я имел всегда время обдумывать; и в этом-то собственно и состояла глубина моих мыслей.

Обыкновенные забавы юности не могли занимать меня; впрочем и не чуждался их совершенно, как утверждают иные. Я искал того, что могло меня увлечь, и подобное расположение духа поставляло меня всегда в какой-то вид уединения, в котором я вполне предавался размышлению. Наклонность эта обратилась в привычку, и никогда меня не покидала.

Рождение предназначало меня на службу, и, за четыре года до революции я был уже поручиком артиллерии. Ни один чин не принес мне столько удовольствия: честолюбие мое ограничивалось надеждою быть генералом. Звание артиллерийского генерала считал я тогда за non plus ultra (3) величия человеческого. Во мне еще не родилось желание властвовать; но я уже жаждал известности, и думал, что приобрету ее, если напишу историю корсиканской войны. Я делал это предложение Паоли, (4) у него нужных для этого источников и сведений; но восемнадцатилетний историк не мог внушить к себе большего доверия: предложение мое не было принято.

Повышение по службе утешило меня в этой первой неудаче. Я подучил роту в 1789-м году; тут загремела революция: она обещала мне много деятельности. Не стану говорить вам о первых впечатлениях, произведенных во мне этим грозным событием; я представлю его вам в нескольких очерках, с той точки зрения, с которой уже впоследствии разглядел его.

Ничье правление не начиналось под такими счастливыми предзнаменованиями, как правление добродетельного Людовика XVI-гo (5). Спустя десять лет после забавной войны с 1756-го по 1763-й год, Франция, связанная родственными узами с Австрией, могла в одно время держать равновесие на твердой земле, господствовать в Средиземном море, оспаривать у англичан владычество их в океане. Все заставляло думать, что она и здесь возьмет верх, если сумеет воспользоваться своим выгодным положением. В союзе с половиной Европы она имела одну соперницу: Англию. Много кричали о ненасытности моего честолюбия; но никогда относительное могущество мое не было так грозно, как могущество Людовика в это время. Правда, у меня было больше владений; но против меня восставала половина Европы и даже часть покоренных мною народов; тогда как при Людовике эти народы были добровольными союзниками Франции.

Славная война американских колоний вероятно разрушила бы могущество англичан на море, если бы наш восьмидесятилетний министр (Морепа) (6) занимался делами государства, вместо того, чтобы писать мадригалы о морских сражениях. Несмотря на наши ошибки, Англия едва не потеряла Антильские острова и уже лишилась своих прекрасных владений в Америке. Война эта повлекла за собой важные последствия, которых никто не мог предвидеть. Она произвела долги, для уплаты которых нужно было обложить налогами дворян и духовенство, наравне с другими сословиями. Министерство осмелилось было предложить эту меру; но дворянство и духовенство отвергли ее: эти ревностные защитники алтарей и престола подрывали основания их из личного эгоизма. В это время умер г. Девержен (7); а его преемники, забыв честь своей нации, допустили английскую партию восторжествовать в делах голландских; с другой стороны, они потеряли все выгоды союза с Австрией, отвергнув предложения Иосифа II (8), и этим заставив его вступить в союз с Россией. Потеряв уважение Европы этими двумя ошибками, они уничтожили все плоды политики герцога Шуазеля (9). Это слабое министерство, презираемое всеми европейскими кабинетами, было в тоже время предметом ненависти внутри государства. Положение финансов с каждым днем становилось хуже и хуже: принуждены были прибегнуть к созыву Генеральных штатов (10). Таким образом, дворянству и духовенству, этим двум сословиям, гордившимся своими правами и преимуществами, противопоставлен был многочисленный средний класс, требовавший уничтожения, или, по крайней мере, уменьшения их прав и преимуществ: столкновение это, которого должно было избегать, произвело революцию.

Но могли ли эти остатки древнего феодализма бороться со средним сословием, в XVIII веке, когда оно было так образовано и богато? Уже двадцать лет, как во всех умах, во дворянстве, в войске, при самом дворе, кипела революция. Правительство и двор сделались целью ударов всех оскорбленных самолюбий, всех мелких честолюбии; одни вооружались против них аристократическою гордостью Фронды; другие — демократическими требованиями нивелёров (от Niveler — делать равными в социальном отношении). Но если бы государство было в руках сильных и искусных, даже подобное положение умов не произвело бы переворота.

Правительство же как будто этого хотело; оно привело в столкновение партии, поочередно боролось с ними и имело слабость уступать им. Оно раздражало и знать, и толпу народа, заставляло войска сносить обиды и притеснения от черни, которую поощряли к возмущениям.

Когда огромные общественные выгоды противных партий были готовы столкнуться, и революция станет неизбежной, тогда нужен искусный правитель, который бы мог усвоиться с ней, сделаться главою её, найти черту, где она должна остановиться, и уметь пожертвовать жизнью, чтоб удержать ее в этом пределе.