Быть Руси под княгиней-христианкой

А вдруг все её рассуждения всего лишь игра её ума и растревоженного воображения? Просто разволновавшийся сверх меры после посещения Аскольдовой могилы Лютобор стал немного не в себе и в горячечном состоянии наговорил ей невесть чего, желая выразить княгине-вероотступнице свою неприязнь. Однако за Лютобором такого прежде никогда не замечалось, наоборот, он всегда отличался трезвостью рассудка. Тогда выходит, что близкая смерть Игоря — правда, и жрецы уже учитывают её в своих планах.

Хватит гадать — она должна точно знать, что ждёт в ближайшее время её мужа. И она услышит это из уст человека, чьим словам безоглядно верит. Конечно, было бы лучше узнать собственную судьбу, но с тех пор, как она приняла крещение, это стало невозможным. Но ничего, ей будет достаточно и тех сведений, которые она может получить об Игоре.

Ольга громко хлопнула в ладоши, кивком подозвала посмотревшего в её сторону десятского сопровождавших её и княжича великокняжеских гридней [67].

   — Будь готов со своими воинами сопровождать меня сегодня ночью к вещунье Витязине, — велела она.

   — Великая княгиня, мы готовы следовать за тобой или княжичем куда угодно в любой миг, — ответил десятский. — Но посмотри на небо и заходящее солнце. Как бы ночью не случится грозе.

   — Ты плохо слышишь или разучился понимать русскую речь? — повысила голос Ольга. — В полночь мы с тобой и гриднями будем у вещуньи, что бы ни сулило ночью небо...

Поляна со священным родником в дубовой роще встретила Ольгу необычайной тишиной. Не было слышно ни шелеста листвы, ни криков ночных птиц, ни того трудно объяснимого разнообразия звуков ночного леса, которые язычники приписывали проделкам леших, кикимор и прочей нечисти. Вокруг поляны всё словно вымерло. В то же время какое-то смутное беспокойство начало охватывать Ольгу, непонятная тревога холодной змеёй стала вползать в душу.

Может, это обычное, однако давно не испытываемое ею предгрозовое состояние природы, передаваемое и человеку, которого язычники считают единым целым с окружающим живым и мёртвым миром? Что за мысли лезут ей, христианке, в голову? Хотя ничего удивительного в этом нет, поскольку она в заповеднике язычества. Кстати, она вовремя вспомнила о грозе — судя по всему, ей вскоре быть и лучше встретить её под надёжной крышей великокняжеского терема, а не в дубраве или в седле под открытым небом. Значит, необходимо скорее начинать и заканчивать дело, с которым она сюда прибыла.

Быстрым шагом Ольга минула участок поляны, отделявший её от священного родника, вступила под сень обступивших его высоких кустов. Вот и струящийся под ногами серебристый в сиянии луны родник, и яблоневая колода-кресло, в котором обычно восседала в ночи полнолуния вещунья. Она была там и сейчас. Сидела, как всегда, откинувшись на спинке самодельного кресла, положив высохшие руки-палки на его подлокотники, подставив лицо с закрытыми глазами яркому свету ночного светила. Однако Ольга тотчас ощутила, что сегодня нечто не так и подле священного родника. То ли совсем не слышалось его журчания, то ли яблоневая колода утратила свой запах, то ли безмолвно застывшие в ожидании грозы вековые дубы-великаны передавали ей свою тревогу в связи с приближающимся разгулом небесной стихии. А может, обитавшие рядом с родником и в его струях языческие божества леса и духи воды таким образом выражали свой протест по поводу прибытия княгини-иноверки?

Пользуясь тем, что вещунья пока не обратила внимания на её появление и даже не приоткрыла глаз, Ольга получила возможность какое-то время внимательно рассмотреть её. Обыкновенная древняя старуха, мало чем отличающаяся от множества ей подобных. Даже не верилось, что перед ней бывшая дева-воительница Миловида, слывшая одной из красивейших женщин Киева, перед чарами которой не устоял даже князь Аскольд. Среди её поклонников был не только он, хотя молва не сохранила других имён, поблёкнувших перед его именем, и только случайно Ольга узнала сегодня об одном из них, Аскольдовом сотнике — побратиме Лютоборе. Интересно, что между ними было? Ведь Лютобор не из тех мужчин, что отступают от своей цели, не добившись её, а девы-витязини были вольны во всех поступках, и нравы их мало чем отличались от нравов воинов-мужчин. В мыслях Ольги вовсе не было осуждения красавицы Миловиды. Наоборот, не предоставь ей судьба возможность выйти замуж за Игоря и вступить в борьбу за право быть властительницей Руси, Ольга тоже хотела бы стать девой-воительницей, полноправной хозяйкой и вершительницей своей жизни, не подвластной злой людской молве, не зависящей от воли-приговора родни или прихотей мужа.

Однако молчание у родника затягивалось. Витязиня этим хотела выразить Ольге свою неприязнь к ней, вероотступнице? Вполне объяснимый поступок. Но Ольга не покинет Перуновой дубравы, не сделав попытки поговорить с вещуньей.

— Витязиня, я пришла к тебе, хотя понимаю, какие чувства ты должна ко мне испытывать, — громко начала Ольга, глядя в закрытые глаза вещуньи. — Христианки Ольги для тебя не существует, и я нисколько не удивлюсь, если ты прокляла меня. Поэтому обращаюсь к тебе как жена язычника Игоря, великого князя Руси. От твоего брата по вере, верховного жреца Перуна Лютобора мне стало известно, что дни Игоря сочтены и мне вскоре предстоит заменить его на столе великих киевских князей. Мне будет суждено отстаивать интересы Руси, радеть о благе её жителей, блюсти мир и покой среди её племён. Волею Христа и твоих богов мне, христианке, придётся владычествовать над языческой Русью, взвалив на свои женские плечи это многотрудное дело. Очень многим это будет не по нраву, и они, помышляя о собственном величии и будучи рабами необузданного властолюбия, пойдут наперекор воле Неба и не пожелают признавать меня великой княгиней. Дабы заблаговременно быть готовой охладить их горячие головы, пресечь возможные раздоры и свары на Русской земле, мне надобно знать, когда может наступить смутное время. Витязиня, ежели твои боги не желают междоусобиц на Руси, не хотят видеть на ней реки крови, пролитой в бесславной братоубийственной войне, пусть откроют мне судьбу великого князя Игоря. Прошу их об этом не ради собственной корысти, а для спокойствия на Руси, для сохранения жизней воинов-русичей, внуков Перуна.

Ольга смолкла, не отрывая взгляда от лица вещуньи, застыла в ожидании ответа. Но та по-прежнему молчала, даже не приоткрыв глаз, не изменив первоначального выражения лица, будто прозвучавшая речь была обращена вовсе не к ней. И вдруг Ольга заметила, что хорошо видимая на белой коже синяя жилка, которая во время её прошлых посещений Витязини пульсировала близ её левого виска, сегодня неподвижна. Если присовокупить к этому непонятное молчание вещуньи, её полную отрешённость от происходящего рядом с ней, то можно подумать... Неужели?..

Ольга наклонилась к Витязине, приложила ладонь к её лбу. Он был холоден как лёд. Прильнув ухом к её груди, Ольга, как ни напрягала слух, не могла расслышать биения сердца. Вот почему не журчит родник, не источает аромат яблоневая колода, стоят, будто в молчаливом карауле, великаны дубы — на поляне поселилась смерть!

О какой смерти она говорит, если рядом ласково звенят водные струи, испускает благоухание цветущего сада яблоневая колода, о чём-то своём шепчутся ветви дубов? Но главное в другом — глаза вещуньи широко открыты и смотрят в какую-то точку за спиной Ольги. И отражается в них не стоящая в шаге Ольга, не висящая над поляной луна или дубы-исполины напротив, а объятый пламенем неведомый град, обнесённый деревянной крепостной стеной, на которую по приставленным лестницам лезут воины в русских шлемах.

Повинуясь неведомой силе, Ольга повернулась, чтобы увидеть, куда направлен взгляд вещуньи, и понять, отчего в нём отражался несуществующий град-крепость. И в этот миг небо словно раскололось, раздался оглушительный гром, и длинный, ослепительно яркий зигзаг молнии озарил поляну. Земля под ногами Ольги качнулась так, что она, дабы не упасть, ухватилась рукой за ближайшие ветви кустарника. Но ничего больше не произошло, на поляну не упала ни единая капля дождя, не повторились ни раскаты грома, ни блеск молнии. Однако Ольга сразу ощутила, что ручей вновь безмолвен, что яблоневая колода не испускает аромата, среди дубов царит тишина.