Баязет

я наша вера, и шастай куда ни захочешь. Одежонку каку ни на есть возьми, чтобы срамоты не было, и - шастай давай!

Пришел срок взвыть и Аннушке: ой как заголосила тут девка - забилась в притче, слезно, по-русски, по-бабьи:

- Ой, лишенько мое накатило... Да как же я без тебя-то завтра хлебушка откушу... Оставь по себе хоть следочек махонький!

Савельич схватил ее за косы, выволок в сени:

- Цыц, дура-а!.. А ты, мил человек, и просить будешь - так не оставлю тебя. Чтобы на девке моей порухи такой не было!

Выбирай что налезет, хошь сапоги со скрипом на ранте московском надевай - только ухлестывай, родимый!

Он распахнул перед ним сундуки.

Да-а, понаграблено было немало...

- Может, Савельич, - спросил Некрасов, - и с моего плеча сюртучок у тебя завалялся?

Сейчас он не думал о смерти. Громадная толпа турок, цыган и курдов обступила Некрасова, когда он вошел в улицы Баязета, и его подмывало, бездумно и пьяно, прокричать в эти лица чтонибудь бесшабашное, русское, вроде:

Соловей, соловей,

Птa-ашечка,

Канаре-ечка,

Эх, жалобно поет,

Жалобно поет...

Но его окружили кольцом ятаганов и привели в караван-сарай.

Фаик-паша был человеком легкомысленным, с воображением игривого свойства, как и надлежало быть поэту. Вступив на улицы Баязета, он ждал от султана Абдулл-Хамида если не доходной должности, то во всяком уж случае почетного титула сейф-ульмулька, сберегателя покоя Сиятельной Порты.

Но крепость предпочитала выдерживать осаду. После неудачного штурма Фаик-паша от горести перестал красить бороду, а потом в письмах кизляр-аге, посылая приветы женам, прибавил к своей подписи два новых слова: "неутешный старец...". Теперь он поджидал от султана последнего подарка - шелковой петли, красиво скрученной из золотистых нитей, на которой вешаться будет так же приятно, как и на грубой веревке...

Сегодня Фаик-паша с утра занимался тем, что тайно позировал для портрета какому-то еврею, желавшему, вместо гонорара, дозволения открыть лавочку на майдане. А позировал тайно потому, что иметь свое изображение аллах воспрещает правоверным. Еврей оказался бездарен в своем искусстве, и его тут же повесили. Потом к паше привели девочек-баязеток, родители которых погибли. Ему приглянулась одна левантинка или цыганка, это было паше безразлично, лет тринадцати от роду. Он положил ей в рот кусочек халвы и велел приготовить девочку для сегодняшней ночи.

Потом он разглядывал концы своих туфель, но это занятие вскоре тоже надоело; тогда паша стал откровенно скучать. Его немного развлекло прибытие Кази-Магомы, который рассказал ему о баснословной дешевизне дров в России, какое впечатление производят русские кладбища, о том, что русские женщины не боятся среди бела дня купаться в реке.

Узнав о поимке на улицах города русского офицера, Фаик-паша сообразил, какие можно иметь выгоды, если его повесить, - никаких. Но, чтобы приблизить сдачу крепости, можно этого офицера отпустить в знак добрых милостей на будущее... И,