Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- Он нас расселит – и тебя к себе возьмет, конечно? – спросил Мардоний, когда они с Микиткой остались вдвоем в новом чужом доме.

Микитка отвернулся, пощупал резную дубовую панель на стене, погляделся в высокое посеребренное зеркало – зеркало отразило безбородого, как всегда… он каждый раз, как ни глупо, глупо надеялся, что увидит другого человека!

- Расселит, брат, и меня возьмет… так оно и лучше, ты ведь сам знаешь. Я пойду к своим, ты к своим!

Мардоний вдруг бросился к нему, схватил и обнял: уже с мужской силой и горячностью, а не юношеской.

- А ты мне разве не свой? – прошептал он. – Ты больше свой, чем все другие! Чем мой брат!

Он поцеловал московита несколько раз – в щеки, в губы; потом всхлипнул.

- Ну, будет… Будет, - Микитка с усилием, сам прослезившись, отстранил от себя сына Валента. Посмотрел ему в глаза и увидел, сколько в этом юноше отцовского, бесшабашно-македонского и страстного – даже больше, кажется, чем в старшем брате!

- Пора жизнь жить… И сестре твоей, и тебе, - сказал евнух. – Ты, глядишь, тоже скоро женишься… А я ведь у тебя всегда буду, никуда не денусь!

- Куда мне тут жениться! – сказал Мардоний.

Микитке не пришлось - и никогда уже не придется решать это для себя; а Валентов сын живо представил итальянских девиц, из которых придется выбирать. Его узкие губы дрогнули с выражением отцовской презрительной гордости.

- Да ведь тут наверняка есть гречанки, - сказал Микитка. – В Риме и Анцио, может, и мало… зато в Венеции куда больше! Ты подружи получше с господином Мелетием, он тебе живо кого-нибудь сосватает!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

- Не всегда же нас будут там караулить, - сказал евнух.

- Всегда, - вдруг сказал Мардоний с какой-то ненавистью – к отцу? Или, может, к тому, что жизнь так устроена?

- Пока Валент жив, он нас не забудет и в покое не оставит, я его знаю!

- Ладно Валент, - сказал Микитка.

Он быстро подошел к окну и раздернул занавески, выглянув во двор: будто опасался, что их могли услышать оттуда.

Микитка обернулся – солнце осветило его красивое и суровое лицо, от ветра затрепетали русые волосы надо лбом, перехваченным узким ремешком.

- Констанция еще хуже, она не забоится, хоть и жена! У нее римский бог… а знатные жены, когда крепко уверуют и крепко возьмут что-нибудь в голову, бывают куда опасней мужей, - сказал он. – Потому что знатные мужи все равно идут и убиваются – а знатных жен не трогают до самого последнего часу, пока совсем не припрет…

- Это у христиан, - сказал Мардоний.

Микитка поднял голову, сложив руки на груди.

- Пусть у христиан, у греков, у итальянцев, - согласился он. – А ты хочешь к туркам? Как отец хочешь быть?..

- Нет, - сказал Мардоний сурово. – Как отец – ни за что!

Юный македонец поправил черные волосы, собранные в хвост, будто у гордого коня, - теперь Мардоний уже мало походил на евнуха, как когда-то: в нем играло мужество… просыпались дремавшие в детстве задатки, может быть, совсем недобрые.

Тут вдруг раздался стук в дверь. Мардоний вздрогнул; потом торопливо пошел открывать.

На пороге стояла Феодора, одетая в белую тунику со свисающими рукавами и волочащимся по полу подолом; темно-русые волосы, заплетенные в косу, на голове придерживала серебряная сетка, на груди висело золотое ожерелье царицы Парисатиды.

Как долго можно таиться, подумал Мардоний. Мы тут уже давно как на ладони у всех шпионов!

Он отступил и поклонился, приглашая госпожу в комнату. Она улыбнулась и, шагнув внутрь, зашуршала чем-то, что держала под мышкой.

- Я вам вашу книгу принесла, - сказала она. – Забыла совсем!

- Оставь себе, госпожа, - быстро сказал Мардоний, решая и за себя, и за друга. – Оставь, она твоя!

В гостях у Гавросов они почти ничего не могли читать – Микитка, который вел себя и жил как простой слуга; и Мардоний, справедливо опасавшийся хозяйки, которая наверняка особенно пристально следила за Аммониями.

- Спасибо, - сказала Феодора. – Но ведь я ее вам не дарю. Даю на время, пока не дочитаете.

Она нахмурилась и покраснела, вспоминая поведение своей царицы. Потом улыбнулась, радуясь, что из драгоценнейших книг, которые они везли с собой, ни в Венеции, ни в Риме ни одна не пропала: в гостях у Гавросов Феодора и книги, и свои заметки убирала в сундук, запиравшийся на ключ.

Все книги, бывшие у них, Леонард Флатанелос с женой уговорились держать у себя – потому что не надеялись на юношей. Теперь только можно было разделиться и все разделить.

Феодора присела на сундук, в котором Мардоний и Микитка держали свои вещи.

- Давайте разберем, кому что, - сказала она, оглядывая друзей. – Ты ведь скоро уедешь, Мардоний.

Мардоний кивнул, не решаясь думать об этом будущем – когда он останется сам по себе, без своего друга, без могучего комеса, с беременной сестрой… И отчего Леонард Флатанелос так спешит избавиться от него? Может, затем, чтобы спутать планы противника – чтобы Валент подольше не узнал, где его дети?..

- А как же твой муж? А госпожа…. А Феофано? – спросил юноша.

Феодора улыбнулась.

- Они мне и поручили за всех разобрать… Леонард слишком занят сейчас, а царица отдыхает.

Феофано была сейчас с Марком. Мардоний, конечно, сразу понял; теперь уже о положении Феофано знали все.

Микитка подошел, готовясь помочь; Феодора не отказалась от помощи второго юноши-книжника. Микитка на удивление быстро научился разбираться в книгах и в истории не хуже образованного грека: может быть, торопился учиться… больше, больше, как сама Феодора.

Такие простые люди – простые русы, как Желань и Микитка, - всегда стремятся учиться сегодня, потому что завтра им могут не дать!

Феодора и Мардоний несколько раз сходили в гостиную, где все еще лежали неразобранные свитки и тома; спорили, но без злости, а с удовольствием ученых людей. Закончили разбирать спустя час, а может, и больше – никто не считал времени.

- Этого мало, конечно, - произнесла Феодора. – И позже пригласим Леонарда и Феофано, чтобы они свое слово сказали… А вы сейчас спускайтесь на ужин.

Она посмотрела на Мардония, потом на Микитку.

Русский евнух хотел было отказаться, напомнив, что он не ровня ей и Мардонию; что всяк должен знать свое место. Но потом подумал, что такая гордость может оскорбить Феодору и его друга.

“Хорошо будет, когда Мардоний уедет, - невольно подумал сын ключницы. – Никто меня больше не будет в господа тащить и с господами сажать! Леонард все понимает, а Мардоний никак не хочет!”

Но пока он только улыбнулся и поблагодарил. Феодора ушла; и друзья спустились через небольшое время.

Трапезная походила на обеденный зал в доме Гавросов – была полностью обставлена, как и другие комнаты; даже камчатные* скатерти и дорогую посуду хозяева оставили им. Новые хозяева знали, что предыдущие господа, родовитая итальянская семья, были вынуждены поспешно съехать… может быть, из-за гонений; и уступили им дом со всем добром вдвое дешевле, чем можно было ожидать.

И даже некоторые слуги остались – вместе с людьми, которых привезли с собой Леонард и его семья, составится приличная обслуга.

Конечно, все понимали, что это может выйти им боком – дурная слава, висящая над домом; как и слава семейства Гавросов. “Тут уж или сиди тихо и соси лапу – или живи как князь, но тогда уж по-княжески и выставляйся, и пируй широко, и дерись!” - подумал Микитка.

Интересно, сколько знают слуги дома о прежних своих хозяевах? И сколько они скажут, если их спросить?

Он посмотрел на Леонарда Флатанелоса, который смеялся, поднимая золотой кубок, как самый счастливый на свете человек. “Вот человек, у которого царствие Божие внутри”, - подумал евнух.

Из своей семьи он был за столом, вместе со старшими, один – конечно, Леонард и Феодора понимали, как Микитке это неловко; но ему придется потерпеть, пока здесь Мардоний Аммоний со своим упрямством. Комес сидел рядом с женой, по левую руку от него – Феофано; и София была тут, рядом с братом. Муж ее не появлялся. Артемидор такой человек, который унижения не потерпит.