Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Безусловно навлечь на себя беду, как среди фанатиков, как и среди мыслителей, могла только русская женщина-философ, выступив со своим собственным учением…

Феофано не выходила более ни к общему столу, ни к общим беседам – как решил для нее Мелетий, вовремя обезопасив такой любезностью и Феофано, и себя самого. Феодора молча страдала за подругу: которая, в таком уязвимом положении, не могла теперь сердечно говорить ни с нею самой, ни с отцом своего ребенка. Марк, удаленный от госпожи, должно быть, мучился еще больше.

И шел уже пятый месяц ее тяготы – скоро положение Феофано станет заметно посторонним: Феодора подозревала, что, несмотря на разлад между супругами Гаврос, который посеяло их появление, - а может, и благодаря этому разладу, - Констанция установила слежку за ними всеми. Сколько возможностей увидеть гостью во время купания, в постели, в другие неудобные минуты!

И Феодора страшилась про себя, что Констанция могла раскрыть их. Византия всегда тесно сообщалась с Италией – а в черные годы корабли между Восточным и Западным Римом ходили особенно часто; и наверняка Гавросы слышали о Феофано. Хотя с Леонардом никто из хозяев о лаконской царице не заговаривал. Уж не потому ли, что оба догадались, кого принимают у себя?..

Стало с определенностью известно, что и София беременна: македонка и не скрывалась. Она пришла к Феодоре и мрачно нашептала ей это, потом потребовав, чтобы Феодора поторопила своего мужа с отъездом. Как будто все здесь зависело от него!

Они прожили у Гавросов три недели – Фома Нотарас больше ни разу не написал жене и никак не дал о себе знать; может быть, такое влияние оказало на него ответное письмо Феодоры. Заокеанские враги тоже притихли. Леонард сразу дал знать о Валенте в Венецию, оставшимся там людям, - и они были настороже, но никакой опасности больше не заметили.

Леонард с торжеством объявил своему семейству и своим товарищам, что можно переезжать под Анцио: новый дом, последний дом, ждал их.

* Главный административный орган Ватикана и один из основных в католической церкви.

* Итальянская средневековая знать, как и римская, называлась патрициями.

* Реальная патрицианская фамилия Италии, восходящая к V веку н.э.

* Слова из древнейшего христианского гимна (Евангелие от Луки, песнь Симеона Богоприимца, встретившего Святое Семейство в храме, куда принесли младенца Иисуса).

* Новый Завет (Евангелие от Иоанна).

========== Глава 136 ==========

Когда гости уже собирали вещи, Мелетий отозвал Леонарда в сторону - для разговора, который оба давно предвосхищали. Атриум был пуст – снаружи, даже в крытом дворе, было жарко, и друзья устроились на бортике облицованного зеленым мрамором бассейна, из которого веяло прохладой: проточная вода, поступавшая по одной трубе, убегала в другую.

Леонард, сложив на груди обнаженные руки, - он снял верхнее платье, - внимательно смотрел на Мелетия. А тот долго глядел на героя, поглаживая подбородок, - и наконец усмехнулся и покивал: с полнейшим пониманием всего.

- Бедный мой Одиссей*, - сказал старый киликиец. – Ты наконец-то нашел дом после бесконечных странствий – и там тебя тоже поджидают враги? Или ты Гектор, которому досталась Елена вместо Андромахи? Царицу амазонок, - при этих словах Мелетий понизил голос, - ты уже привел под стены Трои царице на погибель.*

Леонард долго смотрел на Мелетия, лицо его не меняло выражения, - потом едва заметно кивнул.

- Да, - сказал красавец комес. – Я знал, что ты давно знаешь… и, пожалуй, был глупцом, рассчитывая скрыться хоть где-нибудь, - вдруг рассмеялся он. – Может ли Гектор прятаться как вор – и удастся ли это ему, даже если герой струсит?

Леонард отвернулся. Ветер, вдруг ударивший друзьям в спины, бросил черные блестящие кудри ему в лицо, отдув их с мощной шеи.

- Я все же надеюсь хоть сколько-нибудь еще прожить на свете, - сказал Леонард. – Продержаться достаточно… нет, просто надеюсь защищать мою Феодору и ее детей сколько смогу.

Мелетий кивнул, не сводя глаз с критянина: он, конечно, давно знал и то, что Леонард не отец детям Феодоры.

- А потом что? – спросил он. – Предположим, что ты… что будет с твоими женщинами и детьми, когда тебя убьют?

На мгновение Леонарду представилось, что Феодора и Феофано погибают страшной смертью; потом он представил их в руках Валента Аммония, и это показалось еще страшней.

А Фома Нотарас? Его слезливое письмо ничего не значило! Именно такие люди в Риме становились самыми страшными тиранами, когда им развязывали руки!

- Я не знаю, что будет с ними, - серьезно сказал Леонард. – Я не в силах об этом думать, - прошептал он, прикрыв глаза.

Мелетий улыбнулся и, наклонившись к другу, положил руку на его обнаженный локоть.

- Я все же думаю, что ты можешь еще прожить долго, - сказал он. – Главное – захотеть этого. Я ведь знаю, что истинные герои, вроде тебя, каждый день внутренне готовят себя к смерти, - покачал головой киликиец. – Потому они себя и выдают. У тебя, я давно заметил это… сильна воля к смерти, как у прирожденного воина.

Оба на некоторое время замолчали: Мелетий - оценивая положение, а Леонард просто с мрачной безысходностью. Потом опять заговорил хозяин дома.

- Конечно, сейчас ты опасаешься Констанции, - сказал Мелетий. – Но пока не бойся. Я почти уверен, что она не догадалась, хотя, конечно, с самого начала зачислила вас в еретики… Но моя супруга всегда была хуже осведомлена о делах Византии, чем я. Ты же знаешь, женщина всегда женщина.

Он посмотрел на Леонарда.

- Ее мысли больше всего занимает собственный дом.

Леонард безмолвно кивнул.

- Ты прав в том, что моя жена с самого начала крепко невзлюбила вас, и поняла, что вы скрываете правду о себе и самим своим существованием угрожаете святому престолу римской церкви… но, я думаю, Констанция еще долго не осмелится тронуть вас, хотя и желала бы, - усмехнулся Мелетий.

- Почему? – спросил Леонард напрямик.

- Потому что мать наша церковь – безжалостная и слепая мать, - вздохнул Мелетий: он перекрестился католическим крестом, посмотрев своими светлыми глазами в высокое синее небо. – Слава богу, что я так неблагонадежен! Даже несмотря на то, что род Моро стар, богат и поддерживает курию, всем в Ватикане известно, какой я плохой католик и каковы мои друзья. Нас, однако, не трогают, пока мы не возмущаем спокойствия… и пока Ватикану выгоднее дружить с нами, чем святой водой и огнем изгонять из нас дьявола. Ты ведь сам знаешь, какое это прибыльное дело, – еретиков, как и следовало ожидать, более всего обнаруживается среди состоятельных и влиятельных людей.

Мелетий посмотрел на критянина смеющимися глазами Эзопа*.

- Вы можете стать последней каплей, которая переполнит чашу терпения церковников, - сказал он. – К счастью, моя жена не настолько фанатична, чтобы разучиться трезво думать, что случается со многими папистами. Если Констанция донесет на вас в церковный суд, это погубит нас самих и наших детей, особенно потому, что мы богаты и оставили детям порядочное наследство, - вздохнул киликиец.

Леонард разволновался.

- Мелетий! На что я обрек тебя, - воскликнул он вполголоса. – Прости…

Мелетий вскинул руку.

- Ты этим оскорбляешь меня! – воскликнул он, сдвинув седые брови. – Ни слова больше!

Седовласый Мелетий выпрямился и, вдруг утратив мирный благолепный вид, стал словно бы сильнее и значительнее.

- Я сам себя обрек, - сказал киликиец с какой-то даже горделивостью. – И давно пора. Но мы еще повоюем!

Леонард встал.

- Однако, если этого не сделает Констанция, - произнес он, - это может сделать кто-нибудь другой!

- Из моего дома – никто, - быстро и убежденно ответил Мелетий. – Все мои слуги, родившиеся или долго жившие здесь, понимают, что значит Ватикан, лучше тебя! А со стороны… все-таки все мы были очень осторожны, особенно потому, что сразу поняли друг друга, - усмехнулся киликиец. – Нет, мой дорогой Одиссей… или Гектор, - закончил он. – Думаю, что ты вовремя приехал в Рим и вовремя его покинешь. И успеешь насладиться своей возлюбленной.