Де Рибас

— Когда Парис подолгу не видит Елену, его все время тянет к воде.

— Неужели так велики препятствия, чтобы не видеть Елены?

Рибас подошел ближе, жестом указал на Неву:

— Он живет на Васильевском. Река их разъединяет. Поэтому он решил строить мост и сейчас выбирает место для него.

— Так молод и так предприимчив. Браво, — сказала она. — Но вы не шутите?

— Второй месяц занимаюсь этим мостом.

— Тогда вам нужно непременно повидаться с Иваном Ивановичем Бецким. Он заведует императорскими строениями.

— Я не представлен ему.

— Нет ничего проще. Я поговорю с ним и вас известят.

Она сделала знак кучеру, улыбнулась, опустилась на сиденье и карета умчалась.

Кирьяков и Виктор шестого июня, в день рождения Рибаса, устроили «скромный ужин с марцифановыми и печерскими пирогами». Петруччо, осознав влюбленность Джузеппе в воспитанницу Бецкого, сказал коротко:

— Женись. Горя не будешь знать.

— Да, — подтвердил Виктор. — Когда богини начинают покровительствовать в делах, на них женятся.

— Я не думал об этом.

— У вас все впереди, — заверил Виктор. — Конечно, партия отличная. Анастасия Ивановна — любимая камер-фрау императрицы. Образована, умна. Каждый день при дворе. Присовокупим к этому влияние Бецкого. Да, весьма скоро вы не будете нуждаться в моих услугах.

— Я обременяю вас, но я обязан вам всем.

Виктор грустно покачал головой:

— Вот вам пророчество: вы женитесь, и все будут говорить, что вы женились на деньгах. Бецкий обеспечит вам карьеру. Вы станете сибаритом, ленивым барином, для которого пустяки имеют вселенское значение, а великие дела вызывают раздражение. Вспомните тогда этот разговор. Я почему-то думал, что вы созданы господом совсем для другого.

Сомнения Виктора Рибас беспечно отнес к чувству ревности: Сулин привык заботливо опекать неофита, а тот уже выходил на собственную стезю. Однако перед визитом к Бецкому Виктор придирчиво осмотрел экипировку Джузеппе, отверг фрак, настоял на легком голубом полукафтане, выбрал парик и пудру под вздохи эконома, что пудра нынче дороже лошадей.

В покрытой коричневым английским лаком коляске визитер отправился привычным путем из шестой линии мимо церквей, рынка, канатной фабрики к Неве. Кучер, в подаренной круглой итальянской шляпе, гордо посматривал на квасников, торговцев гречневиками, которых по дороге попалось необычно много. Любопытствующие расходились с берегов после необычного зрелища: десятка два верблюдов, впряженных в бечеву, протащили по Неве недостроенный корабль.

Миновали Исакиевский мост, обогнули Адмиралтейство и выехали на площадь, где стоял Гром-камень. На Большой Исакиевской Рибас заехал на почтовый двор — писем из Неаполя не оказалось. Зимний дворец был тих и пуст — двор недавно снялся в Царское. Коляска весело летела по Миллионной до Царицына луга, где у Лебяжьей канавки стоял дом в два высоких этажа и один низкий с двумя башенками по углам. Джузеппе, прихватив с собой книги, вошел в первый этаж, где его встретил сонный слуга, а две девицы, выбежав из одних дверей, смеясь, скрылись в других. Джузеппе ничего не успел сказать слуге, как по лестнице сошел человек средних лет в синем кафтане.

— Иосиф де Рибас? — осведомился он.

— Да.

Синекафтанный вдруг заулыбался и с трудом выговорил по-итальянски:

— О, как давно я не встречался с вами! Я — Хозицкий. Секретарь. Марк Антонович.

— Весьма приятно, — с недоумением отвечал визитер.

— Мне всегда было приятно. Особенно вчера. Я получил письмо из Москвы, — продолжал странную абракадабру секретарь, приглашая жестом следовать за собой. Они поднимались по парадной лестнице. На втором этаже через раскрытые двери зала и кабинета сновали слуги, шла уборка помещений.

— Идемте, — сказал секретарь по-итальянски и добавил многозначительно:

— Иван Иванович висит в саду.

«Прекрасно. Сейчас мы посмотрим, как он висит. Но что все это значит?»

— Он сегодня давно там, — продолжал Марк Антонович. — У него родилось много желтых детей.

Нет, секретарь был серьезен и на сумасшедшего не похож. Они прошли анфиладу комнат, куда-то поднялись по скрипучей лестнице и вдруг послышался визгливый с хрипотцой голосок: «Жан! Я вас обожаю, Жан!»

Это было сказано по-французски. «Куда он ведет меня и свидетелем какой сцены мы сейчас станем?»… Но секретарь растворил последнюю дверь и они оказались в саду-оранжерее. Спиной к ним стоял человек в таком широком маслянистого зеленого шелка шлафроке, что в нем поместились бы еще и Джузеппе, и секретарь.

— Иван Иванович, у нас гость, — сказал Марк Антонович.

Бецкий повернулся. Высокий лоб, серо-голубые спокойные глаза, усталое, но для его лет моложавое лицо, капризные губы, парик без кошелька… Рибас поклонился. В ответ тень улыбки и быстрый французский говорок:

— Очень рад, как поживаете, с чем хорошим к нам пожаловали?

На какой вопрос отвечать в первую очередь? Но ответить ему не дали:

— Взгляните, какая прелесть…

На столе стояла корзинка, в которой копошилось десятка два цыплят. «Желтые дети» — вспомнились слова секретаря.

— А вот и кувез!

Кувезом — наседкой оказался большой ящик с фитильной лампой для обогрева.

— Любопытная новинка, — сказал Бецкий. — Эта наседка способна родить столько, сколько положишь в нее яиц. Как вам это нравится?

— Превосходно, — неопределенно ответил Рибас.

— Появились на свет сегодня, к вашему приходу. Как вы нашли Алешу?

— Алешу?…

— Кажется, вы перевозили его из Лейпцига в Италию.

Вот оно что! А Джузеппе и думать забыл об этом. Впрочем, если Иван Иванович и в самом деле имеет отношение к рождению императрицы Екатерины, то Алеша ему внук… Вопрос вполне уместен.

— Я расстался с ним в пизанском доме осенью прошлого года, — отвечал Рибас. — Тогда мальчик был здоров, загорел, мы с ним часто бывали на побережье. Он бойко говорит по-немецки, немного хуже по-французски, а итальянский схватывал на лету.

— На лету? Чудесно.

— Очень живой, с хорошими музыкальными данными мальчик.

— С музыкальными? Как это хорошо. Мне говорили, что он к вам весьма привязан.

«Кто мог говорить? Ах, ведь Алехо Орлов был в Петербурге!»

— Как вы живете? Что хорошего поделываете? — продолжал Бецкий, и Рибас коротко обрисовал свою теперешнюю жизнь. И под конец, когда Бецкий сел в жесткое кресло у стола, передал ему книги Гальяни.

— Если в вашей библиотеке нет их, я с удовольствием вам презентую.

— Это очень кстати. Очень. Расскажите о себе, о своей семье.

Рибас рассказал, и в ответ услыхал генеральский голос:

— Майор де Рибас, все это весьма похвально. В ваши годы вы — майор, участвовали в сражениях, интересуетесь трудами философов.

— «Дух человеческий в его развитии» Фердинандо Гальяни я перевел на французский, — сказал Рибас.

— Зачем же вы это сделали? — как бы осуждая спросил генерал.

— Русским я еще не владею, но изучаю.

— Прекрасно. У вас перевод с собой?

— Он у переписчика. Как только будет готов…

— Непременно! — сказал генерал и добавил, по всей вероятности, в ответ своим мыслям: — Это будет сюрприз.

Но объяснять, что за сюрприз и кому, не стал, а вместо этого Рибас услыхал длинную речь-жалобу о том, что заботы Ивана Ивановича велики и многотрудны.

— Кроме кадетского корпуса, воспитательного дома, управления строениями, на мне стекольный завод, мраморные ломки на Урале, добыча драгоценных камней, янтаря в Прибалтике. Ах, некогда не только поехать в загородный дом в Царском, некогда вздохнуть. А сейчас мраморный дворец начат строительством. Да еще и себе надумал строить дом, тут по Неве, рядом. Прокопий Демидов просит художников прислать в Москву. Вчера от него было письмо. Он упоминал в нем о вас.

Джузеппе вспомнил бестолковые слова секретаря. «Оказывается! Я ни сном, ни духом, еду сюда, а тут обо мне в письмах упоминают!»

— Настя мне говорила, что вы решили посвятить себя строительству моста через Неву, — продолжал Бецкий.