Де Рибас

— Будьте Иосифом.

— Почему?

— Вам не повредит, если вы станете прекрасным.

— Если мои усилия окупятся, я готов на этот тяжкий труд.

— Тогда прекрасным вам не стать никогда.

— Отчего же?

— Тяжкий труд портит лицо.

«Ничего не скажешь — у нее отточенный язычок. Она не только хороша, но быстра умом. У нее миниатюрная фигурка, а переливающееся темно-зеленое платье, расшитое белыми кувшинками, говорит о вкусе. Может быть, только черные зрачки слегка раскосых глаз чересчур остры, как и ее язычок, но она чертовски обольстительна…» Он внимательно присмотрелся к выражению ее лица и как-то сразу понял, что она читает его мысли и довольна произведенным впечатлением. Рибас, нареченный Иосифом, решил продолжить начатый разговор:

— Но тяжкие труды, когда они в удовольствие, преображают и в лучшую сторону.

— Истинный труд требует самоотречения, — парировала она.

— Самоотречение — христианская добродетель, — напомнил он.

— И вы найдете в нем удовольствие?

— Пока я с удовольствием констатирую, что аскетизм вы не жалуете, — сказал, улыбнувшись, Рибас.

— Да, но не как Монтень.

— Мишель Монтень призывал жить согласно природе.

— Природе и разуму, — уточнила она.

«Умна, легка в танце, естественна… Мне выпала удача танцевать с богиней», — восхищался в мыслях счастливый Иосиф. Но котильон кончился.

— Проводите меня к моей компаньонке, — попросила богиня.

— К какой именно?

— Глори, — отвечал богиня, чему-то улыбнувшись. — Она сидела рядом со мной.

Но когда они подходили к Глори, Рибас увидел, что с ней говорит Виктор, и задержал свою даму.

— По-моему, мы можем помешать Глори.

— Да, — согласилась богиня. — Пусть поговорит. Ей всего шестнадцать, она воспитанница Смольного. Присутствуя так поздно на этом балу, нарушает все правила благочинных учениц.

— Если вы покровительствуете ей, у нее все будет в порядке. Меня огорчает только одно: я не знаю вашего имени.

— В наше время — это святотатство. Меня зовут Анастази, Настя, Анастасия, Бэби и Биби.

— Я выбираю первое имя. Кто вы, Анастази?

— Сегодня? — она спросила серьезно.

Он подумал и сказал:

— Если было вчера и будет завтра, то ограничимся сегодняшним вечером.

— Сегодня я черкешенка.

— Прекрасно. Но как мне расценить это?

— Отправляйтесь на Азов, откуда я родом, там живут черкесы, я — их княжна.

— Кем же вы были вчера?

— Монахиней из Вены.

— А позавчера?

— Парижской актрисой.

— Кем вы будете завтра?

— Десятой и младшей дочерью бедного петербургского художника.

— Вашему воображению нельзя завидовать — оно совершенно, — проговорил восхищенный неаполитанец.

— Виктор — ваш друг? — спросила Анастази, поглядывая в сторону Глори.

— Смею надеяться, да. Мы вместе приехали из Италии.

— Я заметила, он очень меланхоличен.

— Вы наблюдательны. Впрочем, «Анатомия меланхолии» наверняка вам известна.

— В свое время я была без ума от Бертона. Правда, его сравнение жизни с театром не назовешь оригинальным. Но он пошел дальше, когда заявил, что в этом спектакле жизни участвуют одни безумцы, а движет ими вселенская глупость.

— Но прав ли он, что укрылся от вселенского зла и фанатизма только в меланхолии? — спросил Рибас. — На мой взгляд, возможностей проявить свой ироничный скепсис гораздо больше.

— Ну что же, — сказала она благожелательно и серьезно, — и вы заинтересовали меня.

Подбежала сияющая Глори, Анастази объявила, что они не останутся на ужин и уезжают. Рибас проводил дам до кареты, помог подняться в нее, но спрашивать, как это было бы уместно в обычном флирте: когда же буду иметь счастье снова видеть вас, где, на каком балу — не стал, лишь поклонился, и тройка умчала богиню и ее компаньонку.

Ощущая легкое головокружение, Джузеппе вернулся в нарышкинский дом и отыскал графа Андрея к тому времени, когда гостей приглашали пожаловать к столу.

— Вам сегодня повезло больше, чем мне, — сказал неотразимый красавец-граф. — Мне пришлось петь, вам — танцевать.

— Зато, как я знаю, вам повезло в морских сражениях.

— Да, после вашего отъезда я командовал фрегатом и, между прочим, произведен в капитаны.

— Несчастные турки! — воскликнул Рибас. — Египетские берега и корсары Магриба наверняка пришли в смятение, узнав о вашем производстве.

— Не советую вам иронизировать, — в тон Джузеппе сказал юный граф Андрей. — Перед вами камер-юнкер ее величества.

— Искренне поздравляю. Но думаю, больше всего обрадовались этому назначению ваши кредиторы.

— Как бы не так, — отвечал граф, смеясь. — Я все равно живу в долг. — Потом он посерьезнел: — Где вы остановились в Петербурге?

— У Витторио.

— Это кстати. Хорошо, что я знаю, где вас сыскать в случае чего. Может быть, в скором времени мы окажемся полезными друг другу.

— Говорите сейчас. Вы же знаете — я всегда к вашим услугам.

— Сейчас еще не время, — многозначительно отвечал граф. — На днях я уезжаю в Гатчину готовить переезд туда цесаревича Павла. Мы с ним были дружны в детстве, я теперь — его доверенное лицо.

Многозначительность и последние слова юного графа заставили Рибаса задуматься, но у стола уже выстроилось человек двадцать слуг с блюдами и хозяин бала громогласно объявлял кушанья: «Змеи в собственном яде!.. Мухоморы под жабьими лапками!.. Мыши в лопухах!» Гости ахали, морщились, ужасались, но, конечно же, притворно, потому что змеи оказывались золотистыми угрями, мухоморы боровыми грибками, а блюда с земляными орехами, которые по-ученому назывались картофелем, дымились ароматным паром.

И после танцевали котильоны с играми. Состязались: кто оригинальнее искривит физиономию, и Джузеппе узнал, что и при дворе это состязание в моде, а матушка-императрица умела не только двигать ушами, но и обладал талантом шевелить лишь одним ухом. Столкнувшись в ломберной с Прокопием Демидовым, Рибас просто ахнул: лицо Прокопия Акинфовича оказалось исписанным углем ото лба до подбородка.

— Уговорились штрафы виста не мелом на доске писать, а на лице углем, — пояснил старичок и побежал к зеркалу свериться: верна ли запись?

Отъезд очаровательной Анастази сделал бал обычным, а шутки пресными, и Джузеппе тщетно искал Виктора, чтобы узнать о богине все, но тот, видимо, уехал не сказавшись, да и сам Джузеппе вскоре отправился на Васильевский, где эконом встретил его ворчанием, но Рибас не обратил на это внимание, ибо думал о графе Андрее.

От Виктора Рибас знал, что наследник Павел Петрович в прошлом году стал совершеннолетним, но его восемнадцатилетие ничем особенным отмечено не было, даже обычными производствами в чинах при дворе. Сам Павел Петрович сделался генерал-адмиралом — чин Алехо Орлова, но командовал наследник всего лишь кирасирским полком. Наставник Павла канцлер Никита Панин не уставал напоминать о давнем обещании императрицы: как только сын ее войдет в возраст, то начнут его приобщать к государственным делам. Поговаривали, а старо-вельможные дворяне и рассчитывали, что незаконно прикогтившая престол мать возьмет да и уступит место сыну — сыну убиенного царя Петра III, а, значит, наследнику, имеющему все права. Но… но кто же не знал при дворе, что наследника Павла Петровича следовало бы называть Павлом Сергеевичем, ибо имелись догадки, что родила его Екатерина от красавца из клана Салтыковых — Сергея.

Правда, Рибаса занимала не столько тайна рождения Павла, сколько многозначительность графа Андрея, подсказывающая одно: во дворце что-то происходит. Если учесть: Павел ненавидит Орловых и боится их, а Орловы теперь в немилости — что из этого следует? Если учесть, что сам канцлер Никита Панин и его брат генерал Петр — наставники и друзья Павла, то… что из этого следует? Только одно: путь к престолу для Павла открыт именно сейчас. Есть только одна помеха — мать. Если учесть… Если предположить…

Он водрузил на голову бумажный колпак, постель была холодна… Надо сказать Виктору… Если учесть…