Де Рибас

От отца писем не было. А Гальяни ответил скоро. Аббат не только благословил юного Джузеппе и его интерес к своим трудам, но и прислал две книги: «О деньгах» и «Диалоги о торговле зерном».

Императрицу Екатерину Рибас впервые увидел в январе на Водосвятие. С Виктором они возвращались под утро с кутежа, но на Васильевский попасть не могли из-за несметных толп и войск. На льду Невы у проруби стоял голубой шатер, шитый серебряными крестами — временная церковь водосвятия. Церковные хористы на льду пели тоскливо и как-то испуганно. Священнослужители черпали воду из проруби золотыми ковшами и наполняли ею сосуды, чаши, вазы. От Зимнего дворца подкатила карета с восьмеркой лошадей, покрытых малиновыми попонами, а вокруг гарцевали кавалергарды в золоченых высоких касках с султанами. Возле адмиралтейского канала карета остановилась, из нее вышел осанистый кавалегард-офицер, к нему подвели белую лошадь, он вскочил в седло, а подлетевшие верховые укрыли офицера мантильей из голубоватых мехов.

— Императрица, — сказал Виктор.

— Да где?

— А вот тот офицер в мехах.

Екатерина подъехала к священнослужителям, густые басы зарокотали над Невой, оркестр затих, первый полк войск замер, тяжелое багрово-голубое знамя склонилось над снегом и его окропили святой водой из золотых чаш. Солнце низко висело в морозном мутном небе. Народ заполнил и противоположный берег Васильевского острова. Тяжелое знамя качнулось, поползло вверх, с него уже свешивались святые сосульки, ударила музыка, полк ушел, а в очередь уже подходил следующий.

Когда закончилось освящение знамен, под многоголосый пушечный салют полковник кавалергардов Екатерина II поскакала к Зимнему, с балкона которого наблюдали за церемонией наследник Павел, вельможи и придворные.

Выдался день, когда Рибас побывал в Католической церкви, где падре Раньери не только отпустил ему грехи, но и поговорил о намерениях и посоветовал купить «Росийскую грамматику на французском языке», которую тут же на католическом подворье продавал французский купец Иоган Виара по одному рублю двадцать пять копеек за книгу. Простившись с падре, Рибас заехал к Кирьякову, который сообщил новость:

— Произведен я в капитаны, Джузеппе. Но испросил полугодовой отпуск. Собирался на Дунай, да там, говорят, в этом году маневры будут, а не война.

Он сообщил, что большая часть дунайской армии Румянцева направлена в Польшу и на шведскую границу, так как было опасение, что Турция и Франция втянут шведов в войну. Военная коллегия предложила Румянцеву готовиться к переходу Дуная, но он отказывался: сил мало.

От Кирьякова Рибас поехал на Невский, к дому Чичерина, где итальянец Берталлоти содержал овощную лавку «Болонья» и был знаком со многими петербургскими итальянцами и всегда сообщал о вновь появившихся клиентах. Конечно же, Рибаса в первую очередь интересовали неаполитанцы, а их связь с семейством Ризелли он установил бы сам. Но и на этот раз среди приезжих неаполитанцев не оказалось. Зато неожиданно Берталотти сказал гордо:

— Моя «Болонья» имеет успех. Вчера от князя Орлова приезжали за Перназамским маслом!

— Он в Петербурге?

— В Гатчине.

Рибас заехал на Васильевский, взял письмо и отправился в Гатчину. Дорога была настолько скучна, что он велел кучеру погонять, раскрыл грамматику на французском, да и задремал над ней. Очнулся, когда подъехали к мрачному замку, у подъезда ни часовых, ни лакеев. Джузеппе подергал ручки дверей — закрыто, прошелся по саду в надежде, что его заметят, и его заметили — гвардеец поджидал у дверей.

— Нет, князь никого не принимает!

— Я от Алексея Григорьевича, из Италии.

— Доложу.

Его впустили в нижний зал с окнами-бойницами. Гвардеец поднялся по лестнице, хлопнула дверь и на секунду Рибас услыхал какой-то рев, крик, возгласы. Спустуя минуту на балюстраде появилась совершенно невообразимая фигура. Темно-мохнатая, нечеловеческая, с цепью на шее.

—. Что надо? — спросила фигура по-французски.

— Князя Григория Орлова, — недоумевая отвечал Джузеппе.

— Я! — Взревела фигура. — От Алехана?

— Письма…

— Что мне теперь его письма! — вновь прорычала фигура по-французски.

— Я должен вручить их лично в руки князя.

— Нефедов! Возьми!

Гвардеец спустился, протянул руку.

— Только лично князю, — сказал Рибас.

— Да вот же он, — отвечал гвардеец.

— Где?

— Да возле медведя.

И только тут Джузеппе понял, что фигура была медведем, а за ним на фоне белой стены в растегнутой белой рубахе стоял князь без парика.

— Я должен видеть, как вы передадите, — сказал Рибас.

— Ради бога.

Гвардеец взял письма, поднялся наверх и вручил князю. То, что это князь, сомнений не было, Во-первых, похож на Алехо, а во-вторых, портреты Орлова все еще продавались в лавках. Джузеппе их видел.

— Мне ждать ответа? — спросил он громко.

— Нет! Возвращайся в Италию! — Вновь по-французски прорычал медведь.

Итак, визит к Орлову получился в высшей степени нелепым. Виктор по этому поводу сказал:

— Хорошо еще, что он был только пьян. Временами он безумен.

Беззаботная жизнь Джузеппе в Петербурге, как это ни странно, кончилась на балу. В синем предвечерье друзья подлетели к подъезду дворца Нарышкиных, где было уже множество карет, в прихожей сбросили шубы, отстегнули шпаги и по коврам лестницы взошли в гудящий бальный улей. Вишневый фрак Джузеппе обращал на себя внимание — в России он только входил в моду. Еще в карете Виктор Сулин предупредил: хозяин дома невообразимый чудак и неистощимый весельчак. И когда они отыскали Льва Александровича, обер-шталмейстера двора, чтобы представиться, то увидели вельможного барина в лентах по кафтану, но вместо звезд к ним были приколоты живые цветы, а на голове шталмейстера красовался венок.

— Да знаю я твоего Джузеппе! — воскликнул Лев Александрович. — Говорят, он английского консула на дуэль вызвал.

Это было полнейшей неожиданностью. Оказывается! Рибас хотел объясниться, что не консула, но Нарышкин отщипнул от венка два лепестка, вручил их прибывшим и, смеясь, заявил:

— Закусывайте!

— Как?

— Ешьте дары бога Пана!

Что поделаешь — пришлось исполнить, а Нарышкин с дамой покатился колобком дальше, раздавая лепестки, и, остановившись возле жмущегося к стенке старика, выхватил из кармана букетик.

— Специально для вас берег!

— Не буду! — завопил старик.

— Тогда держи во рту!

Старик покорно ухватил ртом букетик, что-то замычал, раскланивался перед любопытствующими, и Джузеппе узнал в нем Прокопия Акинфовича Демидова.

— Так веселятся у Нарышкиных? — спросил Виктора Рибас.

— Это еще цветочки, — отвечал тот. — Прокопию тоже палец в рот не клади. Он недавно в своем ботаническом саду в Москве, чтобы пугать дам, постоянно рвущих цветы, вместо статуй поставил голых мужиков.

Бал не объявлялся костюмированным, но в прическах женщин розы и левкои соседствовали с путениями и, когда дамы собирались в кружок, невольно думалось: где же садовник, чтобы полить образовавшиеся клумбы.

Среди присутствующих, ожидающих начала, выделялись офицеры из армии. Они образовали свой особый кружок и поглядывали на штатских надменно. В их группе Рибас тотчас узнал князя Долгорукова. Юрий Владимирович приветствовал Рибаса своеобразно: сложил ладони рук у груди на мусульманский манер и воскликнул:

— Спасите меня, о великий муфтий Джузеппе!

— Всегда к вашим услугам. Но в чем дело?

— Мне не верят, что я при Чесме погрозил пальцем капудан-паше и тот в панике бежал со своего судна.

— Но господа совершенно правильно делают, что не верят вам, — сказал Рибас.

— Как?!

— Ведь вы не только погрозили пальцем, но еще и сказали пару крепких слов.

— Об этой мелочи я забыл. Я мог бы повторить эти слова, но тогда на балу мы останемся без дам. А это мой последний бал в Петербурге. Еду на Дунай. Румянцев написал, что не откроет без меня Военный совет. Я его понимаю. Но мне приходится весьма сочувствовать гарему верховного визиря.