Золотой век

— Простите, княжна, простите; горе мое так велико, что я не помню, что говорю, что делаю… вас у меня отнимают, разлучают навеки… Ведь от этого можно с ума сойти! — голосом, полным отчаяния, проговорил Серебряков.

— Не отчаивайтесь, Сергей Дмитриевич, я буду просить папу отложить мою свадьбу, хоть она и назначена через две недели… я стану умолять отложить, отсрочить.

— Ни ваши просьбы, ни мольбы не тронут сурового князя, вашего отца… Одно вам остается: тайком со мной повенчаться.

— Это невозможно, невозможно!

— Повторяю, княжна, наше счастье зависит от вас самих.

— Папа предложил мне на выбор: выйти замуж за графа Баратынского или идти в монастырь… в крайности я соглашусь на последнее… жить с постылым мужем несравненно хуже, чем жить в монастыре… Ну, прощайте, Сергей Дмитриевич, мне пора… того и гляди приедет папа, хватится меня… прощайте, надеюсь с вами еще завтра увидаться… Приходите в такую же пору сюда, в сад. Придете? У ворот вас будет дожидаться моя горничная Маша, она мне предана. Проговорив эти слова, красавица-княжна протянула свою маленькую ручку Сергею Серебрякову, которую он стал страстно целовать.

Княжна Наташа и Серебряков хотели выйти из беседки, как вдруг, в самых дверях, как из земли вырос перед ними камердинер князя Григорий Наумович; лицо у старика было мрачно, гневно, глаза из-под нависших седых бровей сердито смотрели на влюбленных.

При неожиданном появлении старого камердинера княжна побледнела, а Серебряков каким-то растерянным голосом проговорил:

— Григорий Наумыч…

— Да-с, господин офицер, я… Узнать изволили? А вот я в этом кафтане едва вас признал-с, — полунасмешливо, полузлобно проговорил старик.

Княжна Наташа и Серебряков, занятые разговором, не заметили, что за ними следил княжеский камердинер.

Как только княжна вышла из дома и направилась в сад, Григорий Наумович тайком последовал за ней; он следил за княжной, исполняя на то приказ князя Платона Алексеевича.

Старый князь, уезжая в усадьбу графа Баратынского, обратился к своему камердинеру с таким приказанием:

— Смотри, старик, в оба, я весь дом на тебя оставляю. Чтобы раз установленный мною порядок не был нарушен ничем, при мне ли, или в мое отсутствие… Ты понимаешь меня?

— Так точно, ваше сиятельство, понимаю-с, — с обычным, чуть не земным поклоном ответил камердинер.

— Ты мне за все ответчик, так и знай! А главное: в мое отсутствие смотри за княжной… Куда она, туда и ты, следом за ней… только так, чтобы она не знала, что за ней следят… Смотри, чтобы офицеришка не проник в мой дом и не свиделся бы с княжной. Впрочем, этого и быть не может.

Я строго дал приказ дворовым не допускать его не только ко мне в дом, но даже и до ворот моих… Мой приказ и всем дворовым повтори…

— Слушаю, ваше сиятельство…

Князь Полянский уехал.

И вот, старик-камердинер, исполняя приказ своего господина, выследил наших влюбленных…

Как ни стары были глаза у Григория Наумовича, но все же он узнал гвардейца Серебрякова, хоть и надет был на нем кафтан вместо мундира.

Старик видел, спрятавшись в саду за толстое дерево, как встретились княжна Наташа и Серебряков и как они вошли в беседку.

Камердинер из сада поспешил в людскую, взял с собою пятерых здоровенных парней из дворовых и пошел с ними в сад.

Не доходя несколько до беседки, Григорий Наумович приказал дворовым ждать его, а сам направился к беседке; он прокрался к двери, которая была не затворена, и стал прислушиваться к разговору княжны и Серебрякова; из их слов немногое понял старик-камердинер; он явился перед влюбленными, когда те хотели уже выйти из беседки, и, загораживая рукою дорогу гвардейцу Серебрякову, проговорил, обращаясь к княжне:

— Пожалуйте, ваше сиятельство, домой. Князь, ваш батюшка, изволит скоро из гостей вернуться…

— Что же ты, старик, загородил мне дорогу, пусти! — проговорил камердинеру Серебряков.

— Не пущу, — спокойно и решительно ответил тот.

— Как не пустишь! — почти в один голос вскричали княжна и Серебряков.

— До приезда князя ты, господин офицер, будешь сидеть в беседке, под замком; прошу не взыскать.

— Да как ты смеешь, глупый старик! Прочь с дороги!..

— Не кричи, господин офицер, не срами себя и княжну… Будешь супротивничать, позову людей… у меня тут подмога есть… Не веришь, смотри… Гей, молодцы! — громко покликал Григорий Наумович.

На его зов к беседке стали приближаться с мрачными лицами пятеро дворовых.

— Видишь, господин офицер, стоит мне сказать слово и ты будешь связан.

— Проклятие, мы попали в засаду. Старик, вот возьми, только выпусти меня, — чуть не с мольбою проговорил Серебряков, подавая камердинеру кошелек с золотом.

— Никаким золотом не подкупишь меня, господин офицер, лучше и не трудись…

— Я… я тебе приказываю выпустить Сергея Дмитриевича! — повелительно проговорила камердинеру княжна, оправившись от неожиданности.

— Я выпущу его только тогда, когда последует на то приказание самого князя Платона Алексеевича, — твердым голосом ответил старик.

Вдруг со двора донеслись испуганные голоса дворовых:

— Князь, князь изволил приехать…

Эти голоса дошли и до наших влюбленных и заставили их побледнеть.

— Князь изволил вовремя вернуться. Пусть он сам рассудит… Гей, зовите его сиятельство сюда, в сад! — громко приказал Григорий Наумович дворовым, находившимся в саду.

XXVI

— Ну, что здесь такое? Зачем я тебе, Григорий? Зачем здесь люди? — быстро идя к беседке, громко спрашивал вернувшийся домой князь Платон Алексеевич Полянский у старого камердинера.

— И в такое позднее время! Сказывай скорее старик, что такое?

Он никак не думал встретить поздним вечером в саду свою дочь и ненавистного ему Сергея Серебрякова.

Подойдя же к беседке, старый князь увидал их вместе; он просто глазам своим не верил и был страшно поражен.

— Что я вижу… Наташа… ты здесь… и он, этот негодяй, мерзавец, с тобой, в мужицком казакине… Как ты осмелилась!.. Боже, что со мною… душно… голова кружится… воды скорей… умираю…

Если бы старый камердинер и один из дворовых не поддержали князя, то он непременно бы упал, — так на него подействовала эта неожиданность; от сильного потрясения кровь ударила в голову старому князю, лоб и щеки покрылись темными пятнами, ноги у него подкашивались, и слуги едва могли его удержать.

— Папа, милый папа, — княжна Наташа со слезами бросилась было к отцу.

— Прочь! Не подходи… ты мне не дочь… — грозно прохрипел князь Платон Алексеевич, жестом останавливая княжну.

Скоро принесена была холодная вода. Князь жадно глотал эту воду.

— Лейте на голову; на голову лейте, — распорядился Григорий Наумович. Этим он предохранил своего господина от удара…

Холодная вода благотворно подействовала на старого князя. Он, обращаясь к своему камердинеру и показывая на княжну, проговорил:

— Скажи, чтобы она сейчас же шла в свою комнату…

— Папа, папа…

— Молчать! Ступай!., иначе я прикажу холопам взять тебя и насильно тащить.

— Прощайте, Сергей Дмитрич, любовь к вам я уношу в своем сердце. Прощайте! — бедная княжна, горько рыдая, пошла от беседки по направлению к дому.

— А этого подлеца и вора, укравшего мою дочь, до времени оставить здесь в беседке, запереть на замок. — Гляди, Григорий, чтобы не убежал вор… ты головою мне за него ответишь, — прохрипел князь.

— Князь, вы не в праве лишать меня свободы… Я дворянин, — громко проговорил Серебряков.

— Ты дворянин!.. Ты вор, а не дворянин, а воров плетью стегают… И тебе будет от меня то же! Князь Полянский сумеет выместить на тебе свой позор. Сумеет воздать тебе, подлецу, должное…

— Вы, князь, отвечать за меня будете…

— За воров и подлецов не отвечают. Их безнаказанно бьют! — запальчиво крикнул князь, замахнувшись палкою; он ударил бы, но Серебряков успел вовремя уклониться.

— Предайте меня суду, если я виновен, но не самоуправничайте.