Золотой век

— Точно изволили сказать, ваше сиятельство, устарел я, нет у меня прежнего чутья, а все же недругов от друзей моего господина отличить я могу.

— Так ли, Григорий Наумович, мой слуга вернейший? Как вы изволите думать, Сергей Дмитриевич Серебряков… Как мне на него смотреть: как на моего доброго приятеля или как на врага лютого, как на вора, который хотел украсть мою дочь?

— Ваше сиятельство?..

Старик камердинер был поражен.

— Да, вот ты, старый филин и проглядел! — чутья-то у тебя и не хватило!

— Помилуйте, ваше сиятельство!..

— Ну, ладно! — гнева своего я на тебя не кладу, стало быть, ни ты, ни все мои людишки не знают, не ведают, зачем в мой княжий дом повадился ходить Серебряков.

— Господин офицер Серебряков облагодетельствован вашим сиятельством!..

— Да! За мое благодеяние он знатную оплату хотел мне учинить! Его нога не переступит больше моего порога. Ступай. Постой! Прислушивайся к разговору моих дворовых, и, если кто из них будет говорить про Серебрякова, тотчас меня известить!

— Слушаю, ваше сиятельство.

— Ну, дочка, спасибо тебе! Уважила старика отца!

Князь Платон Алексеевич махнул рукой камердинеру, чтобы он его оставил.

XXII

Молодой гвардеец Серебряков находился в ужасном состоянии. Почти выгнанный князем Полянским из его дома, перенесший кучу упреков и брани, он, шатаясь, вышел за ворота княжеского дома и направился к Тверской, где он временно остановился на постоялом дворе.

Этот постоялый двор, со множеством отдельных комнат для постояльцев, содержал Иван Зорич, происхождением полуполяк, полурусский.

Свой постоялый двор, сравнительно с другими, Зорич держал опрятно. Его комнаты для приезжающих отделаны были для того времени даже комфортабельно.

В то время ни гостиниц, ни меблированных комнат еще не существовало, и приезжающим волей-неволей приходилось ютиться по постоялым дворам.

Сергей Серебряков, приезжая в Москву, всегда останавливался у Зорича, занимая у него отдельную комнату.

Иван Зорич умел всегда угождать своим постояльцам: стоит у него прожить два-три дня, как Зорич сходился с своим постояльцем, знакомил его с московскими новостями и нередко был путеводителем для приезжающих, которые не знали Москвы, конечно, получая за свою услугу известную плату.

Зорич умел из всего извлечь для себя выгоду и нередко злоупотреблял доверием своих постояльцев, попросту сказать, обирал их под благовидным предлогом и всегда умел выйти сухим из воды.

Таким-то способом он нажил себе порядочный капитал, не отказываясь увеличивать его и «темными делишками».

С Сергеем Серебряковым Зорич был давно знаком.

Он очень удивился, увидя своего постояльца с бледным лицом и чем-то сильно встревоженным.

— Что с вами, мой добрый пан? Вы чем-то так встревожены? — делая участливый вид, проговорил Зорич.

— Я… я… ничего, — входя в свою комнату в сопровождении Зорича и с бессилием опускаясь на стул, тихо ответил Сергей Серебряков.

— Как ничего? Да на вас лица нет, вы нездоровы. Не прикажете ли врача позвать? У меня есть хороший врач, он вас разом вылечит.

— Мне ничего не надо, ничего.

— С вами, господин офицер, делается что-то неладное, вы больны.

— Ну, да, да, я болен, — чтобы отвязаться от надоедливого ему содержателя постоялого двора, как-то нервно ответил молодой офицер.

— Больны? Так я зараз сбегаю за врачом.

— Не надо, говорю вам, никакой врач в мире не поможет моей убитой душе и разбитому сердцу.

— Матерь Божия! Какие пан страсти говорит. Кто же осмелился разбить ваше доброе сердечко? Неужели коханная красотка? Скажите, добрый пан, я, может, пособлю вашему горю?..

— Оставьте меня, Зорич, оставьте.

— Зачем оставлять в нужде пана, пан мне не чужой, пока он живет в моем дому.

— Мне надо успокоиться, Зорич, понимаете ли, успокоиться. Ведь от того, что я вытерпел, что перенес, можно с ума сойти.

— О, Матерь Божия, как мне вас жаль, добрый пан. Скажите, поделитесь своим горем с преданным вам по гроб Зоричем, не отталкивайте его: он может быть полезен вам, может помочь вам. Для пана — Зорич в огонь и в воду!..

— Да, да, вы говорите, что можете мне помочь, ведь так?..

— Ну, разумеется.

— Утопающий хватается за соломинку, вот так и я, Зорич. У меня отнимают все, все дорогое!..

— Дорогое, говорит пан? Может, усадьбу отнимают, крепостных?..

— Да нет, не то.

— Так что же, пан?

— Я люблю девушку, нет, боготворю ее!..

— Ну, ну.

— И ее-то у меня отнимают.

— А, понимаю! Коханную зазнобу, зачем? А ты, пан офицер, не отдавай ее, — сразу переходя на ты, воскликнул Зорич.

— Не отдал бы, да отнимают!..

— Беда поправимая: отнимают — еще не значит отняли! Рассказывай мне все по порядку. Клянусь чем хочешь: тебе я помогу и коханную отнять у тебя не дам!

— Зорич! Если бы ты мне только помог!.. Я в ту пору наградил бы тебя по-царски! Мало того — в кабалу к тебе пойду! — горячо воскликнул Серебряков.

— Зачем кабала, пан? Мне деньга нужна.

— Все, что я имею, отдам тебе, Зорич…

— Сторгуемся после. Рассказывай, господин офицер, все по порядку, что произошло у тебя с коханной, кто у тебя ее отнимает, только, чур, без утайки: всю подноготную, как говорят русские, выложи мне!

— Что говорить, что рассказывать? Ведь ты мне не поможешь…

— Плохо ж ты, пан, знаешь Зорича! Он силен и хитер: чего силой не возьмет, то хитростью. Не раз приходилось мне выручать молодых панов и коханных им предоставлять увозом.

— Ты говоришь, увозом? — как бы что обдумывая, быстро спросил Серебряков у содержателя постоялого двора.

— Да, увозом. Еще так недавно одному пану я этим услужил. Увез ему красотку от сурового отца и в награду получил от пана полный кошель с золотом. Рассказывай же, господин офицер, мне про свою коханную!

Сергей Серебряков рассказал с малейшими подробностями про любовь к княжне Наталье Платоновне Полянской и как ее отец, против ее желания, хочет выдать насильно замуж за богатого и родовитого графа Баратынского.

— Ты, пан офицер, говоришь, что княжна тебя любит? — выслушав рассказ, спросил у Серебрякова Иван Зорич.

— Да, да, любит. Она мне об этом сама сказала, слово дала быть моею женою.

— О, пан офицер, твое дело поправимое. Зорич тебе в том поможет. Твоя коханная княжна будет твоей.

— Зорич! Что ты говоришь! — радостно воскликнул Серебряков.

— Только на это, пан офицер, много надо денег, ух как много!

— За деньгами дело не станет: я продам усадьбу, продам все; хоть и себя продам, только бы княжна была моей!

— Твоею будет, пан! В том даю тебе слово. За что возьмется Иван Зорич, успеха жди! Только говорю: не жалей денег. На первый раз давай сейчас мне их.

— А сколько надо?

— Да сотни три рублевиков: наберется у тебя, пан?

— Сейчас таких денег нет, а дня через три-четыре найдется больше.

— Ну, давай, что есть, остальные — после.

Серебряков все деньги, которые имел, отдал Зоричу.

— Ну, а теперь, пан, садись и пиши цедулку.

— Кому?

— И чуден ты, пан офицер! Спрашиваешь кому!.. Своей коханной!

— А что писать?

— Бери в руки перо, научу.

Серебряков стал писать под диктовку хитрого Зорича следующее:

«Прелестная княжна! Ваш отец так безжалостно выгнал меня. Он хочет разрушить наше счастье. Княжна! Мы суждены друг для друга самим Богом. Умоляю вас о свидании, которое необходимо. Тому человеку, который передаст вам это письмо, вы скажете или напишете, когда и где могу я вас увидеть. Повторяю, княжна: от этого свидания зависит вся ваша и моя будущность. Не откажите, умоляю вас!»

— Теперь руку приложи, пан офицер, и конец любовному посланию!

— Кто же доставит это письмо? — спросил Серебряков.

— Я! — спокойно ответил Зорич, опуская в карман письмо.

— Ты, сам, но как? Ведь пробраться в княжеский дом не легко! Тебя едва ли туда допустят.