Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Тут Мардоний тоже сел. Он словно бы забыл свой страх, когда Микитка упомянул о матери.

- А ты уверен, что наши…

Московит вскочил на ноги, сжав кулаки.

- Уверен! - отрезал Микитка, не позволив другу даже додумать такую подлую мысль. – Госпожа Феодора не даст… а значит, и Феофано! И твой брат, - прибавил он.

Мардоний усмехнулся.

- Ну да, Фарид… бедный Дарий, - прошептал он, зябко обхватив себя руками. – Теперь уже не знаю, он ли мне писал.

Сын Валента поник головой.

- Ты забыл, что мне нужно сестру выручать, - а это потрудней, чем твою мать! Дарий обещал ее вывести к нам; но я как подумаю, что…

Микитка вскинул русую голову и махнул рукой, обрывая его.

- Ты сам сказал, - сурово заметил он, - что тебе соваться не позволят. И правильно, что не позволят. Так что сейчас твое дело – делу не мешать! Ты понял?

- Понял, - вздохнул Мардоний.

Он через силу улыбнулся и встал на ноги. Потом побрел к костру; на ходу юноша расправил плечи и потрогал рукоять легкого меча. Микитка улыбнулся и последовал за приятелем.

Когда они подошли, Марк взглянул на юношей и подвинулся, давая место обоим. Они сели в круг – и настороженно оглядели озабоченные лица старших. Разговор с их появлением примолк. Все решилось – или они помешали?

- Вот, поешьте, - с другой стороны к друзьям склонилась Феофано, подавая обоим жареное мясо на прутьях. – Ешьте медленно: чтобы надолго хватило!

Они почти благоговейно взяли свой ужин.

- Вы опоздали, - сказала царица, когда юноши, поблагодарив, стали жевать.

Мардоний, проглотив кусок, взглянул на нее удивленно и пристыженно.

- Но мы видели, что вы еще совещаетесь, василисса!

Микитка толкнул его в бок; он видел, что Феофано, как и все старшие, очень волнуется, и оттого сердится.

- Прости, госпожа, - сказал он.

Феофано улыбнулась алым ртом – она была в турецком мужском платье, и ее упрямый подбородок и гордую шею окутывал темный платок, знак подчинения восточной жены; но в свете костра гречанка казалась воплотившимся духом из невозвратимого прошлого, богиней подземного царства. А может, подумал Микитка, прошлое и настоящее смыкаются, когда день смыкается с ночью, и просыпаются ночные духи… Как верили предки…

Ему казалось, что древние славянские и греческие духи, взявшись за руки, завели невидимый хоровод вокруг их костра.

- Доедайте… делайте свои дела, - еще раз улыбнулась лакедемонянка, - и залезайте назад в повозку. А потом сидите и не высовывайтесь!

Она нахмурилась.

- Мы скоро тронемся; а в темноте друг друга растеряем!

- Слушаю, госпожа, - сказал теперь Мардоний.

Он еще раз подумал – как безрассудно было разводить костер в такой близости от неприятеля, даже несмотря на то, что вокруг было как будто бы пусто. К удивлению Мардония, огня пожелали все; и даже Фома Нотарас не протестовал, хотя, конечно, боялся, как всегда! Это был священный обычай, древний, как звезды.

Может быть, самые отважные греки Византии в последний раз собрались у костра и увидели друг друга свободными…

Феофано протянула им баклагу с вином; оба выпили – Микитка после Мардония; а потом быстрым движением сплеснул остаток в костер, стараясь, чтобы этого никто не заметил.

Огонь ярко вспыхнул, озарив усмешку царицы.

- Боги приняли твою жертву, юноша, - сказала она громко. – А теперь иди, забирайся в повозку.

Микитка встал и быстро зашагал к повозке, как часто с этой женщиной, не зная, насмешничает Феофано или говорит серьезно. Мардоний нагнал его через несколько мгновений. Они залезли в экипаж и сели друг напротив друга: Микитка как раз против окна, закрытого занавесью. Фонарь, подвешенный к потолку, так и не зажигали.

Московит поколебался, потом наполовину отдернул занавеску и приник к окошку. Мардоний хотел что-то сказать; но промолчал, только придвинулся в товарищу ближе.

Феодора огладила на себе зернисто блестящий жемчугом боевой пояс, подаренный Дионисием Аммонием, - а потом повернулась перед глазами своей госпожи и Марка; оба смотрели на нее с восхищением. Правда, пояс амазонки был надет поверх шаровар и турецкой рубашки, - но ведь еще иранские, скифские и сирийские воительницы: современницы, а может, и соплеменницы первой владелицы этого пояса, - прикрывали себе руки и ноги и носили штаны! Феодора словно бы ощутила, как от этих восточных племен к ним, русам, протянулась какая-то нить, невидимая для эллинов.

- Я чувствую, что этот пояс защитит меня.

Феофано серьезно кивнула.

- Дионисий умеет делать подарки.

“И Дарий”, - подумала Феодора, ощущавшая под рубашкой золотую звезду с искривленными лучами.

Феофано подошла и обняла ее за плечи; они вместе направились к своему экипажу. Как бы превосходно ни были вооружены женщины их отряда, им, как и детям, нельзя будет показаться наружу, пока все не кончится…

Они сели друг напротив друга – Феодора рядом с сыном, как сидела всю дорогу; вдруг, поддавшись порыву, она стиснула руку Варда.

Ощутила, словно впервые, как мальчик тяжело, испуганно дышит; и прижала его к себе.

- Уже недолго, сын, - прошептала московитка. – Вот увидишь: скоро все кончится!

- Я знаю, - глухо ответил умница Вард: конечно, этот малыш еще меньше ее мог знать, чем все кончится, но чувствовал, как нужно держаться и что говорить в такую минуту.

Анастасия, которую мать забыла, как нередко бывало, молча сжалась в сторонке – и только следила за Феодорой и Вардом испуганными и ревнивыми глазами.

Феофано, заметив это, пригласила девочку к себе. Анастасия с неожиданной готовностью пересела к лакедемонянке и прильнула к ней.

Феофано погладила ее по локтю и поцеловала в лоб.

- Ничего не бойся, - прошептала она. – Я и твоя матушка – самые храбрые женщины на земле! Мы никому не дадим вас в обиду!

Анастасия уткнулась в ее плащ.

- Я знаю, - прошептала девочка, как старший брат.

Когда повозка тронулась, Анастасия все еще сидела так – прижавшись к Феофано, не поднимая головы.

К беглецам, в полутора сутках пути до Стамбула, присоединились посланные Леонарда Флатанелоса, которые должны были представлять их как живой товар и караванщиков: сам комес уже дожидался в Городе, в условленном месте в итальянском квартале. То, что Леонард безопасно вошел в Стамбул и выслал к ним навстречу своих людей, немало ободрило Феофано и ее отряд.

Если это Леонард послал к ним помощников; и если это Дарий отправлял своему брату письма…

Фома Нотарас скакал к Городу во главе отряда, вместе с посланными комеса, – и все смотрел на купол храма; когда же София заслонила весь обзор, а патрикию пришлось запрокинуть голову, чтобы глядеть на нее, он потряс головой и понурился, уставившись на холку своего коня.

“Что делать… я ведь всех сейчас подведу, - лихорадочно думал Фома; пот обильно выступил у него на лбу, так что залоснились и намокли волосы и даже брови. – Как сказать им, что…”

Как сказать им, что Фома Нотарас предназначен для кабинетных битв, а не для арены?..

Тут вдруг он ощутил, что его толкнули в плечо; Фома вздрогнул и повернулся, схватившись за меч. Это движение было у него непроизвольным, унаследованным от куда более бравых предков.

- Господин, ты можешь отъехать назад, - прошептал один из людей Флатанелоса, такой же смуглый и широкоплечий критянин: с головой, по-гречески, на морской манер, или по-пиратски повязанной платком. – Мы сами поговорим со стражниками! Так будет даже лучше!

Фома посмотрел в блестящие светлые, как у волка, глаза этого помощника кентарха, и вдруг в патрикии поднялось опасение за семью, заставившее забыть собственную трусость.

- Ты уверен, что…

- Совершенно уверен! – кивая, ответил морской человек. – Погляди: мы сейчас подъедем, караульным все будет видно! Осади назад, скорее!

Фоме осталось только подчиниться: несмотря на все упражнения, которыми патрикий изнурял себя, он знал, что не сладил бы даже с одним таким молодцом, чья сабля, несомненно, побывала во многих настоящих переделках. Патрикий сжал конскую гриву и истово взмолился, - хотя не был особенно верующим, - чтобы вся его семья спаслась, и чтобы его Феодора не попала в лапы к этому критянину, Флатанелосу, которого она совсем не знает и который ослепил ее собою, как и многих других…