Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Феофано хмыкнула.

- Тебе бы при европейском дворе служить и пополнять казну короля!

- Нет, - улыбаясь, возразил Дионисий. – Я для этого слишком честен. И я возвращаю мои долги.

Они посмеялись.

Потом Феофано перестала улыбаться и сказала:

- Что-то брату сегодня неможется… пойду проведаю его.

Дионисий кивнул.

Когда Феофано скрылась, он схватил со стола кувшин и налил себе полный кубок вина. Несколько мгновений сминал в пальцах мягкое серебро – потом выпил вино залпом.

Фома Нотарас был у себя в кабинете, где, вместо того, чтобы писать, рисовал на чистом листе кораблики, похожие на детские рисунки. Он был бледен, лоб перехватывала сильно пахнущая повязка.

Феофано вошла к брату; он услышал – а может, и не услышал – но не повернулся. Положив Фоме руки на плечи, Феофано склонилась к нему через плечо и поцеловала.

Патрикий без улыбки взглянул на нее – потом кивнул ей на соседнее кресло.

Феофано села – несколько мгновений настороженно смотрела на хозяина, потом подтянула под себя одну ногу и сцепила руки на коленях.

- Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

- Сносно… только голова болит, - ответил Фома. Он коснулся виска и вздрогнул, поморщившись.

Потом встал и покачнулся: голова закружилась.

- У меня, наверное, будет морская болезнь, - пробормотал он. Снова сел.

Феофано кивнула.

- Ничего, это не смертельно, - сказала она. – И быстро проходит.

Улыбнулась.

– Ты всегда был мужественнее, чем казался многим… и я всегда гордилась тобой: пожалуй, это особый род мужества - превозмогать себя все время.

- Если бы только еще все это понимали! Тот, кто храбр, часто храбр просто от недомыслия, - усмехнулся брат. – А бояться и проявлять отвагу… вот это настоящий подвиг.

Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

- Спасибо, милая сестра.

В кабинете словно потеплело. Но, несмотря на это, Фома опять встал и, перейдя комнату, кочергой пошевелил поленья, которые горели в полукруглой нише, проделанной в стене, - сладковатый запах яблоневых дров и веток тимьяна наполнил комнату. Феофано пристально и задумчиво следила за ним взглядом, покачивая ногой.

- Брат, - сказала она. Патрикий вздрогнул и обернулся, поправив теплый голубой халат, который сполз с плеч.

- Мне кажется, эту рыжую горничную Феодоры – Аспазию – нужно отдать Дионисию, вместе с мужем, разумеется… Теренций все еще отличный солдат; а Дионисию никогда не хватало охранителей. Пусть его жена прислуживает младшим девочкам Аммониев. И ее ребенок…

Фома словно бы пропустил мимо ушей все, что не касалось самого старшего Аммония.

- Дионисий остается? – спросил он.

Феофано кивнула; у нее снова защемило сердце, и на глазах выступили слезы. Она позволила им пролиться.

Брат любил, когда она проявляла слабость.

Патрикий быстро пересек кабинет и обнял Феофано.

- Бедная моя царица, - пробормотал Фома. – Могу вообразить, как это для тебя тяжело!

“Нет, - мрачно подумала Феофано. – Не можешь. Сейчас все обесценивается… кроме таких людей”.

Патрикий поцеловал ее, и при этом опять поморщился, как будто каждое движение отдавалось болью ему в голову.

“Всего неделю назад лежал с простудой, - мрачно подумала Феофано. – Никто больше не заболел, даже крошка Александр!”

Она догадывалась о причине, расстроившей здоровье брата, – кроме той, что Фома никогда не отличался крепостью; но причина эта была неустранима. Даже несмотря на то, что комес давно оставил дом Нотарасов. Ему многое требовалось подготовить для бегства – сейчас им опасно было разделяться; но не менее опасно могло оказаться оставаться вместе.

Феофано встала из кресла и ласково улыбнулась патрикию.

- Я пойду. Тебе прислать что-нибудь?

Фома качнул головой; и его снова передернуло от боли… и страха. Ничего удивительного – чтобы побороть страх, в таком отчаянном положении, как их, вернейшим средством были товарищи и любовь. Кому, как не лакедемонянке, это понимать. А Фома был один… он так старался побороть свое одиночество, что даже побратался с русским евнухом и рабом! Но и это не помогло!

“Опасность тоже помогает побороть одиночество… враг – это любовник наоборот, - подумала Феофано. – Опасность… и занятость”.

Она еще раз улыбнулась Фоме и поцеловала его. Доверчивость в его глазах вызвала у нее нежность, какой она давно не испытывала к этому человеку.

- Поправляйся, дорогой, - сказала царица; и быстро ушла.

Она спустилась вниз в обеденный зал, где Дионисий все еще сидел один, с опустевшим кубком в больших ладонях, - и подумала, что, конечно, этот могучий, надежный, горячий человек намного реже чувствует себя одиноким. Тот, кто одаряет всех любовью и силой, получает их взамен в изобилии…

Дионисий заметил ее и встал; Феофано улыбнулась и, как давеча, присела рядом на край стола.

- Ты послезавтра уедешь от нас? – спросила она.

- Если мне ничего не помешает, василисса, - ответил Дионисий. Феофано вдруг прыснула; ее позабавило, с какой персидской серьезностью величания этот красивый важный человек титуловал ее. Дионисий улыбнулся, понимая, что ее насмешило, - но сам остался серьезен.

- Возьми с собой горничную Феодоры – эту рыжую, с мужем и ребенком, - попросила лакедемонянка. – Мы ведь не сможем взять ее в море. И то, что она…

Феофано накрутила прядь волос на палец.

Дионисий понимающе кивнул.

- Тем более, что вы все время будете среди католиков, - заметил он. – Их фанатиков порою очень трудно распознать, но они страшны.

Старший Аммоний взглянул на царицу.

- Хорошо, я возьму к себе эту служанку с ее семьей, - согласился он.

Феофано признательно поцеловала родича.

- Я не сомневалась в тебе.

Все было окончено к концу апреля – Нотарасы, Аммонии и комес готовились всеми силами; враг не предупредил их. И наконец пришло время выступать.

========== Глава 113 ==========

Феодора и Феофано поехали в первой повозке из двух с младшими детьми и ближайшими слугами – обе внутренне возмущались против такого решения, но обе признали, что это было самым разумным. Конечно, если их верхом на лошадях заметят вездесущие шпионы, в них признают женщин.

Правда, их люди заблаговременно прочесали окрестности, - но на каждую такую разведку требовалось почти столько же времени, сколько понадобилось бы османам, чтобы заслать других соглядатаев, а теперешним турецким соглядатаям – скрыться: особенно если они сообщались друг с другом. Способы сообщения у турок и у греков не различались – конные гонцы и бегуны; еще на суше, как и на море, могли зажигать сигнальные огни, но с этим и те, и другие осторожничали, чтобы ненароком не подать весть врагу.

Мужчины – все, кроме слуг, не приученных к седлу, - ехали верхами; они никак не переодевались, если не считать за маскировку одинаковые темные плащи, которые патриции и императоры надевали еще во времена первого Рима, отправляясь по ночным делам. Из числа благородных господ в отряде пока был только сам хозяин - Фома Нотарас; но остальные всадники были испытанными воинами и товарищами. Все мужчины вооружились короткими мечами и кинжалами, а Леонид и Теокл, лучшие стрелки из всех, еще и луками.

Этим двоим любовникам было приказано не охранять повозку, а наблюдать за дорогой по обе стороны: именно их умение пригодилось бы в первую голову, попадись беглецам шпион.

Феодора и Феофано, хотя и сидели в экипаже, были одеты по-мужски и вооружены кинжалами; а Феофано еще и мечом. Она так и не успела приучить свою филэ к мечу. Зато под сиденьями у них лежали луки, а на поясе у каждой висел колчан, полный стрел.

Еще подруги приготовили платки, чтобы скрыть лица, и чалмы, чтобы спрятать волосы. Действительно – не воспользоваться такой предписанной исламом маскировкой было бы очень глупо. Кроме того, в Город они думали вступить в вечернее время: а тогда, с закрытым лицом, можно было бы надеяться даже обмануть стражу, выдав себя за мужчин. Турецкие воины нередко закрывали лица убором, похожим на женский никаб, - легкий головной убор с прорезью для глаз, - когда совершали вылазки или просто желали спрятаться.