Дочь Генриха VIII

Внешне, хотя и с явным неудовольствием, народ вынужден был примириться с новой женитьбой короля, особенно теперь, когда она стала свершившимся фактом. И только двое из его подданных продолжали оставаться в непримиримой оппозиции, отказываясь признавать его второй брак и то, что он собственной волей подчинил себе церковь. Одним из них была стареющая женщина с подорванным здоровьем, другим — хрупкая восемнадцатилетняя девушка. Первая супруга Генриха была непоколебима в своей убежденности, что их брак все еще в силе и вполне законен. Папа освятил его, и только папа мог его разорвать. Она продолжала терпеливо твердить это в ответ на упорные старания толпы придворных, пытавшихся то запугиванием, то грубой лестью заставить ее признать, что она никогда не была женой Генриха. И Мария с того дня, когда ее безоблачное существование было прервано известием об измене отца, безоговорочно приняла сторону матери. Анна Болейн была врагом Екатерины, а значит и ее, даже в еще большей степени. В течение всех тех лет, которые при других обстоятельствах стали бы счастливой прелюдией к вступлению во взрослую жизнь, она была свидетельницей боли и унижения своей матери и училась ненавидеть эту подлую Цирцею, околдовавшую ее отца.

Для Генриха же было жизненно важно, чтобы эти двое спустили флаг сопротивления его воле. Пока они не смирятся, его дети от Анны никогда не будут в безопасности. Многие из старинной аристократии втайне осуждали его разрыв с Римом, ненавидели Анну и резко возмущались ростом могущества Кромвеля, который сейчас уже стоял над всеми ними. Такие люди еще не отвыкли от старых феодальных порядков и вполне могли вытащить из ножен свои мечи и выступить на стороне Екатерины и Марии против короля, найдись только вожак, который поведет их.

Так что Генрих все время продолжал держать оружие наготове против жены и дочери, некогда купавшихся в лучах его любви. Он разлучил Екатерину со всеми ее друзьями и сторонниками и довел до нищенского положения. Постепенно, шаг за шагом, он вытеснил ее в ее теперешнее обиталище — замок Бакден в Хантингдоншире, где она жила на положении полуузницы под каким-то непонятным титулом вдовствующей принцессы, лишенная возможности принимать посетителей или покидать замок. Мария же лишилась вообще всего, если не считать жалкого гардероба, нескольких книг и музыкальных инструментов, и была выслана в Хэтфилд, где жила на положении чуть ли не судомойки.

Домом в Хэтфилде правили две тетки Анны Болейн, леди Шелтон и леди Клэр. Сейчас в комнату Марии быстро вошла первая из них, тощая женщина с лицом хорька, чье самомнение быстро возросло до небывалых высот после того, как она стала родственницей новой королевы и была приставлена опекать принцессу Елизавету. Дополнительное удовольствие ей доставляло то, что старшая дочь короля была отдана под ее надзор и в полную ее власть.

— Черт побери, есть ли еще на свете такая ленивая девка? — как обычно, обратилась она к девушке. — Давай-ка пошевеливай своими ножками, моя прекрасная леди. Ты что, забыла, что ты здесь для того, чтобы прислуживать принцессе?

И Мария медленно потащилась вслед за ней вниз по лестницам в апартаменты Елизаветы, богатое убранство которых резко контрастировало с ее убогим обиталищем, поскольку ей намеренно были выбраны худшие комнаты в поместье. Елизавета сидела в резной колыбельке и что-то весело лепетала, а вокруг нее суетилась нянька. Головка ребенка была покрыта шапкой рыжеватых кудрей. У нее были такие же большие и блестящие глаза, как и у ее матери, но цвета золотисто-коричневых анютиных глазок. Она хорошела с каждым днем.

Наклонившись сейчас над ней, Мария с кривой улыбкой подумала о том, как удивительно, что Елизавета, которая была основной причиной обрушившихся на нее унижений, стала, наоборот, ее утешением. Единственными ее счастливыми часами были часы, проводимые ею в детской, когда она перепеленывала это атласно-нежное тельце, прижимала его к себе и всегда старалась придумывать какое-нибудь новое развлечение, чтобы маленькая принцесса была весела.

— Кончай прохлаждаться. Нужно нарядить их милость в платьице из серебряной парчи и зеленые бархатные туфельки, — сказала леди Шелтон. Мария насторожилась. Елизавета всегда была очень нарядно одета — ее мать следила за этим, — но «серебряное» платьице было самым изысканным и надевалось только по особым случаям.

— Значит, сегодня приедет мой отец.

— Король и королева ожидаются вскорости. — Леди Шелтон даже вся изогнулась от сознания важности предстоящего события. — Но это никоим образом не касается вас, моя милая. Их величества не хотят даже видеть такую неблагодарную тварь, — добавила она без тени юмора, потому что этому «Соломону» не дано было понять, почему Мария должна испытывать очень мало благодарности к этим двум людям, которые стали причиной того, что она сейчас находилась в своем нынешнем положении.

— Вы сказали, что прибывает королева? Но как это может быть, если моя мать все еще в Бакдене? Наверное, вы оговорились, ибо, конечно же, имели в виду леди Анну Болейн. — Лицо Марии отразило нечто похожее на замешательство, а на желтоватых щеках леди Шелтон вспыхнули два алых флага.

— Не пытайся разыгрывать со мной святую простоту! Они женаты, значит, леди Анна — королева, и я должна ей подчиняться. Она частенько говорила мне: «Тетушка, если эта девица будет дразнить, врежь ей и лупи ее почаще, потому что она проклятая гадина, вот кто она такая». И тебе следовало бы возблагодарить меня за мое доброе сердце, потому что я не слушаю ее советов и терпеливо сношу все твои выходки.

На самом деле, конечно же, не доброта удерживала леди Шелтон от того, чтобы послушно следовать указаниям Анны. У нее ежедневно чесались руки, но что-то в маленьком гордом лице Марии оказывало парализующее действие на руки старухи.

И теперь Мария спокойно сказала:

— Если леди Анна описала меня подобным образом, значит, она не настоящая леди и тем меньше у нее прав на титул королевы.

Нянька закудахтала, как несущаяся курица, а в уголках рта леди Шелтон выступили пузырьки пены.

— Ну за это ты, сучка, у меня… — Но угроза так и осталась невыполненной, ибо в комнату ворвалась ее сестра, которой надо было узнать, следует ли наряду с другими яствами подавать на стол жареного лебедя. Леди Шелтон, неожиданно вспомнив о своих обязанностях хозяйки дома, поспешила прочь, оставив Марию наедине с ее пирровой победой.

Мария тщательно одела Елизавету, чувствуя, как сердце почти выскакивает из груди. Стычки такого рода были противны ее натуре, но она намеренно шла на них всякий раз, когда дело касалось титула ее матери. Это было мелочью и только усиливало окружающую ее враждебность. Но это было ее единственным оружием, и пока оно оставалось у нее, никто не мог сломить крепость ее духа.

Теперь же ей было велено вернуться в свою комнату, откуда она тайком и следила за приездом Генриха и Анны со своими придворными. Король, несколько располневший в последнее время, как всегда, доминировал на сцене. Его темно-красная бархатная шляпа была украшена золотом, золотистый камзол, расшитый серебряными цветами, скрывался под красной накидкой с рукавами, также украшенными золотом. Бесценные драгоценности, надетые на нем, затмевали своим блеском солнечный свет. Маленький рот Марии сжался при виде Анны в платье темно-оранжевого цвета с облаком чудесных волос, которые развевались вокруг головы, когда она поворачивалась, чтобы обменяться каким-нибудь веселым замечанием с одним из молодых придворных, которые вечно вились вокруг нее.

Здесь был ее брат, лорд Рочфорд, и среди ярких веселых бабочек выделялся один жук — мистер Кромвель, как всегда, во всем черном. Маленькую Елизавету поднесли, чтобы она могла поприветствовать своих родителей, в то время как леди Шелтон и ее сестра опустились на колени перед королем, их головы качались, как кукольные, в рабских поклонах. Затем все общество вошло в дом, и Мария осталась предоставленной самой себе, получив желанную передышку. Король и Анна часто приезжали в Хэтфилд, но ни разу король не послал даже записку своей старшей дочери и не выразил желания увидеть ее, и Мария приписывала это ревности своей мачехи. Конечно же, из огромного резервуара отцовской любви еще сочилась тонкая струйка, как бы ни был он рассержен ее нежеланием подчиниться ему.