Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Валент, как ты хорошо помнишь, стал отцом в тот же год, когда сдался султану; и теперь беременна еще одна его наложница. Не знаю, как это могло случиться, - мне представляется, что отец давно испытывает к своим турчанкам отвращение. Он скорее приказал бы им ублажать себя другим способом, чем опять соединяться со своими женщинами как муж!

Думаю, что Валент никогда не перестанет тосковать по тому времени, что провел с женой Фомы Нотараса. Он будет ловить ее, будто мираж, будто химеру, как человек, чающий лучшее впереди, - даже если испытает великое разочарование, поймав. А я уже сейчас предрекаю, что он будет разочарован. Ведь женщины существуют не затем, чтобы дарить нам праздник, как бы мужчинам, подобным отцу, ни хотелось в это верить. Это такие же человеческие существа!

Ты поймешь это, когда придет твой черед стать мужем и отцом. Я бы больше всего хотел, чтобы это случилось на христианской земле.

Валент наконец поставил Каппадокию на колени - он навел там на всех ужас своим бесстрашием и жестокостью к врагу. Пишу об этом только сейчас, потому что мне страшно заглянуть в душу отцу. Чтобы человек стал ужасом своих врагов, он должен стать ужасом самого себя! И прежде всего - христианин!

Не забывай этого никогда, Мардоний, - и вместе с другими мужчинами вашего дома стереги Феодору, сохрани ее для ее мужа и детей. Моя жизнь в вас… в тех, кто остался верен нашему закону.

Помни, что так же, как меня назвали в честь великого царя, тебя нарекли именем прославленного полководца Персии*. Конечно, тебе не быть полководцем, как мне царем, - но соблюди себя и наш закон!

Я знаю, что в скором времени вы намерены бежать: и даже если бы знал, каким образом, не стал бы говорить об этом письмом. Но если так случится, не оглядывайся на меня: я так или иначе останусь в Стамбуле - и если я могу быть полезен вам, я помогу. Я лучше защищен, чем вы. А смерть каждый день угрожает каждому.

Единственная, кого вы можете спасти из нашей семьи, - это София: если у нее самой хватит отваги. Но я думаю, что хватит: не столько храбрости, сколько злобы к врагам. И ведь ты знаешь, что женщин даже в битвах редко убивают. Женщина почти всегда чувствует себя лучше защищенной, чем мужчина: точно так же, как более беззащитной!

А если вы побежите через Стамбул, как, видимо, намереваетесь, - учти, что это будет самой благоприятной возможностью для Валента захватить вашу московитку. И учти, что в таком предприятии наш отец получит всемерную помощь от городских властей. Хотя он вполне может обойтись своими силами – у него теперь много людей, и христиан, и турок, которые душу ему отдадут. Валент сумел добиться такого же поклонения и страха, какие вызывали к себе лучшие македонские полководцы, с избытком наделенные умом, страстью и удачливостью: любимцы богов. Впрочем, ты знаешь, что наш отец таков и есть.

Ты можешь не отвечать на это письмо, я все пойму. Но если захочешь, знай, что от меня к тебе приехал верный человек.

Он узнавал для меня, как живет семья вашего Никиты, - у них все благополучно. Я молюсь за всех твоих тавроскифов – в Айя-Софии я молюсь так, как молился бы в старом храме. Может быть, кто-то из врагов это и видит; но мне нет дела.

Помни, что я живу вашей жизнью и счастлив вашим счастьем, тем законом, который еще горит в ваших сердцах.

Дарий, сдавшийся на милость”

Микитка нашел своего друга скорчившимся в углу спальни над распечатанным письмом; Мардоний всхлипывал, согнувшись, как будто его мучила боль в животе.

Когда московит подошел, очень встревоженный, Мардоний молча сунул ему свиток. Микитка присел рядом и быстро и сосредоточенно прочитал послание.

Потом со вздохом положил свиток и обнял друга за плечи; Мардоний прижался к нему, вцепившись в его одежду, и долго молчал, перемогаясь и вздыхая. Потом встал, не глядя на евнуха.

- Я сейчас отвечу ему.

Мардоний быстро куда-то ушел, и Микитка не последовал за ним. Он сидел и думал, каким братом Бог благословил его друга, - и как Дарий Аммоний, должно быть, осчастливил свою молодую жену. Уж наверняка больше, чем Фома Нотарас – свою! Та тоже привыкла гоняться за миражами, как и Валент… и Леонард!

Мардоний пришел спустя долгое время. Он сжимал в кулаке свиток и прятал глаза.

- Пойду отдам письмо посланнику.

- Постой, - тут Микитка встал, забеспокоившись. – Ты уверен, что не написал лишнего?

Мардоний взглянул на него своими черными глазами и тут же потупился опять.

- Уверен.

Микитка же вовсе не был в этом уверен – но сделать, конечно, ничего не мог. Мардоний снова скрылся; а спустя небольшое время ветер донес в окно стук копыт. Гонец уехал.

Мардония никто не учил дипломатии – но никто и не мог вмешиваться в его переговоры с братом… даже дядя, который приехал на переговоры к Фоме Нотарасу!

Уж конечно, Дарий лучше знал, какую помощь может им предложить, - они, сидя в имении, ничего не могли от него требовать! Да ничего еще и не решилось.

Дионисий, Феофано, патрикий Нотарас и его жена спорят целыми днями – и как будто только мешают, а не помогают один другому думать. “Вот так, наверное, заседал сенат… и римский, и византийский, который был еще бестолковей, - думал Микитка. – Каждый в свою сторону тянул. От большого ума и сладкой жизни… которым тяжело жить, те не рассуждают, где еще слаще!”

И комес Флатанелос, герой и спаситель, только поддал жару! Он замыслил самое злое дело – он как враг, попавший в их стан!

Может быть, он и не уведет Феодору, - но патрикию Нотарасу никогда не будет мира, пока комес рядом с его женой…

Но как может Микитка осуждать их – когда живет их милостями? И сколько еще таких добрых милостников, которых кормят хищники? Вот вам Рим, вот город на костях человеческих… И хоть Римом его назови, хоть Константинополем, хоть Стамбулом, хоть Вавилоном – он все таков же. Вечный город!

Тут Микитка вздрогнул, заметив в углу фигуру друга: Мардоний уже вернулся и некоторое время молча наблюдал за ним. Юный македонец печально улыбнулся, встретив взгляд московита.

Он подошел к нему и обнял одной рукой за шею.

- Ты сейчас опять думал, как бы тебе от нас уйти, - прошептал вдруг Мардоний. Микитка никогда не делился с ним такими мыслями и удивленно посмотрел на друга.

- Ничего я не думал!

Мардоний медленно покачал головой – а потом, приблизив к себе голову евнуха, тихо поцеловал его в губы. Микитка не сопротивлялся.

Русский евнух стоял, будто понимая про себя что-то; а Мардоний все еще обнимал его за шею, горячо дыша в щеку. Он прошептал:

- Ничего не выйдет, мой любимый друг… Мы никуда не денемся один от другого! И чувствую, что даже там, за порогом смерти, мы будем вместе.

Юный азиат отстранился от Микитки и взмахнул руками в широких рукавах, точно простирая их в вечность.

- Мой отец как-то сказал Феодоре – что он никогда не расстанется с ней. Это правда. Мы можем стать друг для друга раем, а можем и адом! Но мы уже никогда не будем одни, причастившись друг друга!

Микитка перекрестился.

- Блаженный! Что ты надумал!

Мардоний улыбнулся.

- А разве ты сам не чувствуешь так же?

Микитка кивнул.

Он потеребил свой плетеный серебряный пояс с кистями и спросил, опустив глаза:

- Ты хотя бы посоветовался с дядей или с Феофано, прежде чем отсылать свое письмо?

- Ну конечно, - ответил Мардоний. – Я представил гонца дяде, и тот не отпускал его, пока не узнал, кто он таков, как ехал и как найти его господина.

Микитка крутнул головой.

- Если этого гонца и в самом деле прислал твой брат! У вас тут лжа на лже!

Мардоний поджал тонкие губы.

- Так ведь и у вас то же самое.

Микитка сложил руки на груди.

- А я помню, как твоя Феофано подделалась под мою мать, - даже я не отличил!

- Теперь уже ничего не сделаешь, - сказал Мардоний. – И от всего не убережешься. Я буду верить, что это брат.

Микитка грустно усмехнулся.