Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

“Нет – не мертв: Рим будет возрождаться снова и снова. Потому что по своему устройству и устоявшемуся сплаву характеров, созидающих его, это государство есть как настоящая опора человека и кормилец его потребностей, так и настоящая Cloaca Maxima*, величайшая клоака человеческих похотей”.

Но все эти великие искушения Феодора побеждала наедине с собой, точно Христос в пустыне, - и они оставались только в ее сердце, воспитанном и развращенном греками: отныне и навеки… “Я понимаю ныне, в чем смысл Господнего творения, - думала Феодора, шагая по холодному, скудно освещенному коридору. – Ничего не было – и вдруг все стало: по слову Его! Так же нельзя вернуть утраченную невинность: возвратить душу в прежнее ее состояние”.

Потому что развращение – это тоже творение.

Да, греки научили русскую рабу рассуждать и аристократически ценить изыски любви и предательства: все грани и формы человеческих отношений, существующие в высоких кругах. Как разные соусы, сладости и вина.

Поздоровавшись со скучающими и, к счастью, равнодушными к ее похождениям и славе часовыми у дверей, Феодора вышла на осеннее солнце, и направилась к дворцовым конюшням: там ее уже ожидала Феофано с конюхом. Конюх, светлоголовый верзила, удерживал двух оседланных лошадей, из которых одна, черная и белолобая, принадлежала лакедемонянке.

- Я поеду с тобой, - сказала Феофано.

Встретившись взглядом с ее серыми чуть прищуренными глазами, в которых никогда не отражалось никакого стыда, а только насмешливая уверенность госпожи, Феодора поняла, что Леонард присоединится к ним позже. Это была уже не первая уловка, которую они придумали втроем. Хотя вообще-то они мало скрывались… в их встречах не было ничего предосудительного!

Феофано ловко вскочила в седло, одетая как и подруга: на них обеих под туниками были шаровары, что, впрочем, смотрелось вовсе не так удивительно. Феофано рассказывала Феодоре, что в Италии нередко можно встретить наездниц, которые надевают порты под юбки: может быть, это турецкое влияние…

Здесь было гораздо меньше таких женщин – потому, что гречанки подверглись худшему турецкому влиянию и, следуя собственным давним традициям, чаще вели жизнь затворниц. А может, им попросту было не до увеселений.

Леонард присоединился к ним, когда они проехали одну или две узкие улочки. Комес выехал к подругам на красивом соловом* коне – и сам, как всегда, красивый и серьезный. На нем был дорогой панцирь поверх голубой шерстяной туники, белый плащ с артистической небрежностью ниспадал с одного плеча: такая кажущаяся небрежность, античные складки, необыкновенно идет атлетическим фигурам – и предназначена именно для них.

Когда комес повернул к ним голову, в его длинных вьющихся волосах блеснули бронзовые заколки. Феодора подумала, что в жизни не видела такого прекрасного собой мужчину.

Нет, конечно, видела – но в присутствии Леонарда Флатанелоса не могла думать ни о ком другом…

Взглянув в глаза возлюбленной, Леонард склонил голову; она только улыбнулась, но чуть могла вздохнуть. И, конечно, комес видел, что делается с ней!

В молчании они проехали некоторое время – улица, как нередко в средневековых городах, была такая тесная, что два человека с трудом могли скакать по ней бок о бок: и теперь бок о бок скакали Феофано и Леонард, оставив свою московитку позади. Феофано обратилась к влюбленному первая:

- Комес Флатанелос, неужели ты еще не видел своими глазами, как моя Феодора стреляет?

Комес мотнул головой: его волосы, сколотые сзади на концах в пышный хвост, качнулись перед глазами московитки.

- Нет, не видел… Но очень хотел бы увидеть!

Феофано склонилась к родичу убиенного Никифора: она коснулась его плеча рукой, хотя они и так почти терлись коленями.

- Конечно, в Мистре она стесняется показывать тебе свое искусство… Но приезжай в гости к моему брату, и посмотришь!

У Феодоры и Леонарда перехватило дыхание одновременно; а Феофано посмеивалась, наслаждаясь драмой, которую ставила в своем театре.

- Но это нельзя, - наконец сказал честный комес. Честный морской дьявол – как такое может быть?

- Это не только можно, но и необходимо, - возразила Феофано. – И в самом скором времени. Ведь ты понимаешь, комес, что Фома должен быть посвящен во все подробности плана побега: я привлеку к этому и Дионисия Аммония, и его племянника-магометанина, который может оказаться очень ценным для нас человеком!

Несколько мгновений комес не отвечал – тогда Феофано прибавила:

- К тому же, если уж мы сошлись, действовать нужно быстро! Мы слишком заметные люди, и турецкие власти могут уже сейчас дознаться и предупредить наше бегство!

- Турецкие власти никогда не спят… по крайней мере, в Константинополе они еще не могут позволить себе спать, - проворчал Леонард Флатанелос.

Феофано рассмеялась.

- Так значит, ты согласен.

Комес склонил голову; потом на скаку схватил руку Феофано и поцеловал ее.

- Да, госпожа. Ты совершенно права.

И он обернулся на Феодору; и его взгляд сказал московитке все.

А царица амазонок вдруг придержала своего черного белолобого коня – и, пропустив вперед спутника, ловко поравнялась с Феодорой, ехавшей позади Леонарда; и та ловко заняла ее место рядом с комесом. Тренированное тело действовало быстрее разума.

А когда подруги менялись местами, Феофано успела подмигнуть Феодоре.

- Мне кажется, у вас появилось много что обсудить, друзья, - сказала она обоим.

И вдруг Феодоре стало легко: она, как и Феофано, почувствовала себя автором этой драмы*, которую они, оказывается, ставили с василиссой вдвоем! И исход драмы был еще не решен!

Феодора засмеялась. Они еще не делали ничего предосудительного!

- Комес, я хочу рассказать вам о моей семье, - произнесла она. – Мы до сих пор почти все время говорили о вас и о ваших странствиях, потому что вы для нас сейчас самый важный человек… но поскольку вы едете к нам, это необходимо.

Комес, с такой же изысканной вежливостью, поклонился.

- Буду счастлив слушать вас бесконечно. И узнать о вас как можно больше.

И, в отличие от большинства дамских угодников, западных галантов, он не лгал и не преувеличивал. Феофано, ехавшая позади этой пары, улыбалась и щурила глаза, слишком хорошо представляя, что таится за учтивостью обоих.

Ну ничего: в конце концов боги присудят победу сильнейшему, как всегда бывает.

* Обширная система канализации в Древнем Риме, считающаяся прототипом античной канализации: Большая клоака функционирует до настоящего времени.

* Соловый (лошадиная масть) - желтоватый, со светлым хвостом и гривой.

* Драма, вопреки распространенному представлению, в своем исконном значении не равняется трагедии: трагедия – ее подвид, как комедия, мистерия и др.

========== Глава 110 ==========

Фоме Нотарасу не впервой было привечать гостей, которые затмевали его и принижали одним своим существованием. И любезность таких гостей оскорбляла его еще больше грубости.

Но он не был бы римлянином, если бы позволил себе показать свои чувства. И даже когда позволял, никто никогда не мог предсказать его поведение, которое сам патрикий предпочитал называть политикой. В этом они с сестрой были равны: и, пожалуй, Фома Нотарас имел преимущество перед нею, потому что его не сковывала необходимость сохранять мужество и благородство.

По иронии судьбы, приняв роль вождя, Феофано была вынуждена принять и другие атрибуты мужества…

Но, однако, пока все хорошо играли свои роли – как будто этих людей, господ и рабов, своих и пришлых, нарочно подбирали друг к другу. Когда дворовый мальчик прибежал к патрикию сказать, что возвращается его жена, Фома вышел встречать ее на дорогу. С внезапным острым и болезненным удивлением, точно напоровшись на колючку, он различил среди всадников, сопровождавших повозку, комеса Флатанелоса; но удивление быстро прошло.