Махтумкули

За танцовщицами выступали поэты, и Махтумкули стало зябко, он поежился. Хоть и жил он в Хиве давно, а участвовать в ханских торжествах пришлось впервые. Он и в тронный зал дворца впервые попал, оттого все казалось необычным, чужим, порождало сумятицу мыслей, лишало уверенности в себе.

Первым выступил дворцовый поэт Махмуд, о котором Махтумкули был наслышан, но видеть которого прежде не доводилось. Он двигался уверенно и вальяжно, жесты были округлы и плавны — сразу угадывался поднаторевший в церемониях царедворец. Махмуд согнулся в верноподданическом поклоне перед ханом, потом выпрямился и сразу стал вельможей. Низким звучным голосом прочитал он посвященную владыке касыду. В ней прославлялся справедливейший из справедливых, отважнейший из отважных, щедрейший из щедрых, сиянием равный солнцу и луне, а мудростью — удоду пророка Сулеймана, владыка хивинского ханства Гаип-хан.

Декламация закончилась взрывом аплодисментов.

— Браво!

— Слава!

— Молодец!

Касыда произвела впечатление и на самого виновника торжества. Гаип-хан с важной снисходительностью кивнул, сделал небрежный жест кистью руки — и визирь накинул на плечи Махмуда затканный золотом халат.

Один за другим вышли еще два стихотворца. Однако прочитанные ими стихотворения были слабее Махмудовского, поэты повторялись: пытаясь оригинальничать, сбивались на банальность.

Настал черед Махтумкули. Он был намного моложе тех, кто выступал до него, и заметно волновался. Вельможные гости за столиками смотрели на него оценивающе и недружелюбно — что, мол, ты за птица. Среди приглашенных было несколько туркмен, кто-то из них негромко, но внятно подал голос:

— Не подведи, земляк!

Махтумкули приблизился к трону, поклонился достаточно низко, но без раболепия. Светлые глаза Гаип-хана мигнули, брови чуть приподнялись.

— Это и есть тот самый… из гокленов?

— Истинно так, о повелитель! — согнулся в поклоне церемониймейстер. — Его отец тоже известный поэт, один из именитых гокленских старейшин. — Прижатые к груди руки визиря было само почтение.

— Не думал, что он такой… — Хан замешкался, не желая, видимо, обижать незнакомого поэта. — …такой юный… Ну-ка, ты, подойди.

В огромном зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как истерически жужжит одинокая испуганная муха. В голосе Гаип-хана прозвучала сталь:

— Подскажи своим гокленам, что не там они покровителя себе ищут! Пусть откочевывают сюда. Я наделю их землей, наделю водой. Для меня первый зов души — аллах, второй зов — мои подданные.

По низким столикам гостей прокатился негромкий, почтительный гул одобрения. Молчание Махтумкули Гаип-хану не понравилось, он сухо сказал:

— Читай, что ты там сочинил.

Открыто и дружелюбно смотрел Махтумкули на хана, и хан под этим взглядом обретал утраченное было равновесие духа.

— Минувшей ночью, о владыка, приснился мне сон. Встав, я записал его стихами на бумагу. Если будет дозволено, прочитаю.

Толстые пальцы Гаип-хана любовно пробежали по тусклому серебру бороды, в глазах притаилась ирония.

— Сон, говоришь?

— Сон, ваше величество.

— И утром на бумагу записал его? — ирония появилась и в голосе.

Словно мяч, отбил ее легонько Махтумкули:

— Истина глаголет устами светоча вселенной.

Светлые глаза моргнули, брови сдвинулись, отмечая работу мысли, и успокоенно вернулись на место, но иронию хан уловил и обернулся к стоящим у трона царедворцам, как бы приглашая их принять участие в готовящемся спектакле. Они суетливо задвигались, не понимая, что от них требуется и какую позу надлежит принять.

— Читай. Послушаем, какие сны снятся гокленам.

Махтумкули извлек из кармана листок с текстом, но разворачивать бумажную трубочку не стал, читал по памяти:

Сделав короткую паузу, Махтумкули глянул на Гаип-хана. Тот сидел серьезный и внимательный, опираясь на подлокотную подушку.

Дочитать до конца Махтумкули не сумел, потому что в дверях тронного зала замер в поклоне нукер. Темные пятна пота на лопатках двигались в такт тяжелому дыханию.

К нему рысцой, по-утиному переваливаясь, подбежал визирь-распорядитель. Гонец пошептал ему на ухо. Визирь изменился в лице, поспешил к Гаип-хану, зашелестел свистящим придушенным шепотом.

Гаип-хан дернулся — как пяткой наступил на тлеющий уголь. Закричал в полный голос:

— Седлать коней!.. Все их села огню предайте!.. Старейшин на арканах сюда тащите!.. Животные!.. Скоты!

Он торопливо покинул зал. Визири засеменили следом. Всполошенные гости недоуменно переглядывались, прикидывая, что произошло и как им поступить — то ли расходиться, то ли ждать, сомнения решил визирь-распорядитель, объявив обесцвеченным голосом:

— Расходитесь по домам…

Прошло две недели, а в медресе все шушукались о скомканных торжествах во дворце Гаип-хана. Сочинялись всякие небылицы, каждый по-своему излагал события. А Бабаджан-ахун, прослышав, какие стихи читал Махтумкули хану, расстроился и обозлился. Он приказал снять копию стихотворения, вызвал к себе Нуры Казима, долго и желчно разговаривал с ним. Из этого разговора вытекал недвусмысленный вывод: едва лишь пир оправится от болезни, встанет на ноги, он примет кардинальные меры к ослушникам, пренебрегающим его, пира, мнением.

Махтумкули тоже переживал. Не то чтобы он боялся слишком жестких последствий — особых причин для этого не было, — но понимал, что без последствий не обойдется. Темная туча сгущалась над головой. Что ж, пусть будет гроза, после нее воздух свежее, а то слишком уж тяжко ощущение все усиливающегося духовного гнета. Ответ пиру был уже приготовлен, решимость укреплена, и все же беспокойство не покидало, ибо трудно быть спокойным в ожидании грозы, даже если она и очищающая. «Пойду в город, — решил утомленный мыслями Махтумкули, — освежусь, проветрю мозги».

Случилось так, что Нуретдин в это время тоже вознамерился прогуляться, зайти в лавку торговца Юсупа Хаддада. А поскольку был человеком общительным, то подумал о спутнике и вспомнил, что и Махтумкули жалует вниманием эту лавку, где продаются старые книги, копии редких диванов.

Он сразу же направился в келью друга. Но по дороге его остановил один из учащихся, долго болтал о пустяках, то и дело возвращаясь к этим, навязшим в зубах, неудавшимся торжествам. И когда Нуретдин наконец отвязался от болтуна, Махтумкули уже ушел.