Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Феодора спрашивала, как ей везти младенца Льва, - ведь его даже не усадить на коня!

- Привяжешь за спину, - невозмутимо ответил Теокл. – Крестьянки часто так таскают детей, когда им нужны руки!

- Но ведь он может закричать, - сказала госпожа: в ужасе от внезапной мысли, что маленький Лев может предать своих так же, как его отец.

Теокл отвел глаза, скрывая неприятный блеск, – ведь они говорили о сыне изменника!

- Придется заткнуть ему рот.

Феодора возмутилась на мгновение; но потом кивнула. Больше ничего не остается.

Побег назначили через сутки – чтобы не забыть ничего. Феодора первым делом увязала свои книги: она не могла иначе, хотя и понимала, что может погубить лишней поклажей себя и товарищей. Но бросить в горах сокровища Буколеона – муж сказал ей, где брал их, - было выше ее сил: тем более, что она одна из всех беглецов могла оценить их значение для истории!

Вечером накануне побега в ее спальню пришли обе служанки; Магдалина привела детей. Анастасия была бледненькой и дрожала; но крепилась, понимая, что они опять куда-то бегут и опять надо молчать. Брат обнимал ее за плечи, как взрослый.

Магдалина, когда у нее освободились руки, наклонилась и оправила штаны, надетые под монашеского покроя платье: такие же, как у Аспазии, которая хотела одеться совсем по-мужски – но хозяйка отсоветовала ей. С юбкой поверх шаровар будет теплее; а иначе можно застудить то, что женщине никак нельзя застужать!

Льва мать спеленала последним, завернув в вязанное из козьей шерсти одеяло.

- Надеюсь, не замерзнет, - сказала она.

Тут за дверью раздались мужские шаги, и к женщинам заглянул Филипп.

- Готовы?

Феодора кивнула.

Она взяла на руки сына, которого нужно было вздеть на спину, точно вещевой мешок; она не знала, как это сделать. Хотела уже попросить Магдалину о помощи; но тут македонец подошел к ним.

- Дай-ка мне, - сказал он, понимая намерение московитки.

Филипп посмотрел на нее.

- Давай платок.

- Зачем? – спросила мать. Она не сразу вспомнила об этой ужасной предосторожности. А Лев уже начинал похныкивать, кося на чужого мужчину черными восточными глазами.

Феодора наконец нашла и протянула Филиппу льняной платок; воин скомкал его и ловко затолкнул двумя пальцами в приоткрытый ротик ребенка. Лев кашлянул; Феодора невольно вскрикнула.

Но все было благополучно: сын не задыхался и не выплевывал платка. А македонец, как будто этого не хватило, еще и перевязал его рот снаружи большим шерстяным платком, в который Лев был закутан под одеялом.

- Ну вот, - удовлетворенно сказал Филипп Феодоре. – Теперь наклоняйся, я привяжу его тебе за спину.

Феодора послушно повернулась и наклонилась, уперев руки в колени; и позволила хватать себя и перевязывать, как младенца.

Потом Филипп приказал:

- Выходите - за мной, не отставать! Огня зажечь нельзя, так что смотрите в оба!

Феодора шла, пригибаясь под тяжестью, давившей на плечи, и думала, что если сын задохнется там, сзади, она может и не почувствовать.

Ей почему-то почти совсем не было страшно за исход их предприятия. Блаженное – всевидящее безумие матери!

Они вышли черным ходом – снаружи их ждали оставшиеся четверо воинов, удерживавшие лошадей. Вся их надежда!

Леонид подсадил на лошадь госпожу, потом помог остальным женщинам сесть за спины к Максиму и Теренцию; он сам и Теокл взяли детей. Филипп, единственный свободный, был проводником.

Они тронулись шагом – пока можно было ехать свободно, и еще долго будет можно; ущелья и кручи начнутся не сейчас. И преследователям окажется так же легко их догонять, как им – убегать…

Феодора почувствовала, как сильно стукнуло сердце: она пересекла незримую границу, которой никогда не переступала, гуляя около дома. Даже с Валентом, позволявшим ей, бывало, немного больше свободы. Но сейчас!..

- Собак мы долго подкармливали, - пробормотал Теокл хрипло. – Не думаю, что… Но ведь дикари могут привести новых, мы не уследим!

И тут позади раздался лай.

- Смелей! – крикнул Филипп, прежде чем все опомнились. – Впереди широкий ручей… След точно потеряется!

Он ударил по холке испуганно храпевшую лошадь Феодоры, и, пришпорив своего коня, вынесся вперед. Собачий лай приближался; но потом так же стал отдаляться. Донеслись человеческие голоса – чужие языки; и тоже смолкли. Неужели чутье подвело азиатов, и они уводили собак прочь?..

- Может, тоже вспомнили о ручье! Или решили собраться как следует, чтобы затравить нас при свете дня! – воскликнул Теокл.

- Мы свели почти всех лошадей, - ответил Леонид. – Но это их ненадолго задержит, они завтра же раздобудут других! У них ведь здесь не одно хозяйское логово – все горы, почитай, их! Чем они промышляли с…

- Не болтай! – прикрикнул Филипп на некстати разговорившегося товарища.

Они все-таки нашли и пересекли широкий, быстрый и холодный ручей, о котором говорил македонец: хотя это препятствие для врагов сейчас представлялось совсем не таким великим.

Они двигались вперед еще долго – и скоро пришлось спешиться; начались спуски, и стали попадаться теснины и тропы, которых лошадь не могла одолеть. Филиппу пришлось искать обходные пути, о которых он не думал прежде.

Остановились на отдых они перед рассветом; Филипп не только не радовался, а был близок к злому отчаянию.

- Не бросить ли здесь коней! Нас ведь завтра же сцапают, ползем, как черепахи! – говорил он. – Валент точно знает, где спускаться верхом; и эти узкоглазые знают!

- Без коней никак, - возразил Теокл: другой негласный предводитель. – На равнине все решит только скорость!

Феодора с помощью служанок отвязала и покормила сына, который после такого обращения долго капризничал и отказывался есть; но потом так впился губками в материнскую грудь, что причинил боль.

Феодора качала его, пока он не заснул, молясь об одном, об одном: только бы сын не закричал.

Лев заснул, и московитка позволила Аспазии накормить себя сухарями и напоить водой из баклаги; и тогда крепко заснула сама, укутав себя и ребенка в плащ. Рот его остался свободен.

Когда рассвело, госпожу разбудил Теокл.

- Корми ребенка, и поедем. Времени мало.

Когда закончили со Львом, которому опять заткнули и завязали рот, стало совсем светло.

“Мы не уйдем… Не уйдем”, - молотом стучало в голове у Феодоры. Ей помогли сесть в седло, и она села, не ощущая ничего, кроме страха погони и обреченности. Они поехали вперед, часто останавливаясь и опять нащупывая путь.

- Если повезет… к вечеру мы будем внизу, - говорил Филипп; но словно бы с каждым часом все меньше в это верил. Малодушие? Или предчувствие, которое редко обманывает опытных воинов?

И когда солнце оказалось над головой, осияв все далеко окрест, случилось то, чего так боялась московитка.

Лев не терпел, когда ему отказывали в желаниях; и еще меньше мог вынести путешествие с заткнутым ртом. Он был сын своего отца! И когда Феодора ехала, в кои-то веки почти позабыв о том, кто у нее за спиной, Лев закричал. Он все-таки выплюнул кляп и выпутался из одеяла! И никто не видел, когда и как!

Крик Валентова сына, и дома неслабый, здесь был ужасен: эхо повторяло его снова и снова. Что-то громыхнуло над головами в ответ, словно горы наказывали непочтительных пришельцев.

- Обвал!.. – вырвалось у Филиппа. – Вот сученыш!

Феодора даже не рассердилась на такое имя, данное ее ребенку: стало уже некогда.

Точно крик младенца Льва был условным сигналом, над кручами, позади, справа и слева выставились головы – в повязках и гололобые, узкоглазые и широкоглазые, черные и рыжие, в турецкую масть. С азиатами были лошади – и злые псы, которые натягивали поводки, срываясь с лая на хриплый кашель. Может быть, их нарочно не кормили!

Лев, словно наконец довольный, замолчал.

Феодора увидела, как воины, залегшие над ними, нацеливают свои страшные луки и натягивают тетиву. Азиаты были высоко и далеко – долго спускались бы к ним со своими лошадьми; но стоит им расстрелять мужчин, и они возьмут женщин и детей голыми руками…