Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Леонид успокоился, продышался; Теокл обнял его за плечи, удерживая.

- Сейчас никак нельзя, чтобы он даже заподозрил, - прошептал его светловолосый филэ. Теокл быстро поцеловал друга в губы. – Мы погубим и себя, и ее! Но вскоре он вернется в Константинополь, и ее с собой возьмет; и вот тогда…

- Когда Город будет уже взят, - сказал Леонид, сжимая зубы.

- Да, - кивнул Теокл. – Тогда шакал сможет показать себя, и воспротивиться ему будет уже некому!

Леонид понурился.

- Наша бедная госпожа – такая храбрая и стойкая! Сам не знаю, как она держалась до сих пор; а если он так поступит с ней, это сведет ее с ума!

- Непременно поступит – помяни мое слово, - сказал Теокл.

Он похлопал Леонида по плечу.

- На нас вся надежда, филэ!

Они еще раз поцеловались, более страстно, обхватив друг друга за шею. Хотели вернуться - но задержались, словно смутившись.

- Наше дело другое, - сказал Теокл, выразив словами то, что не удавалось его молчаливому возлюбленному. – Ты знаешь, что так, как мы, друг друга любят и итальянцы! И это не унижение! Но для госпожи…

Леонид вскинул руку.

- Мы этого не допустим!

И товарищи вернулись в дом.

========== Глава 87 ==========

Аспазия никогда не была храброй.

Но она была девушкой, воспитанной в греческой вере, - и никогда не готовилась ни телом, ни мыслью к тому, чтобы ублажать мужчину, как учили юных турчанок. А новый хозяин пугал ее так, что когда он входил к госпоже, Аспазия старалась спрятаться подальше – подальше от того, что Валент Аммоний делал с ее хозяйкой! Горничная едва дышала, едва думала, когда господин глядел на нее вместо госпожи; и хотя не могла не заметить, как он красив и чарует Феодору, мало поддавалась его чарам сама – нарождающееся девическое влечение перебивал и душил ужас.

После того, как хозяйка родила, они с хозяином больше не спали вместе; но Аспазия продолжала ночевать далеко от них. И ужас ее перед брачной постелью Валента Аммония не уменьшался.

И когда в одну из таких ночей она услышала за дверью тяжелые мужские шаги, горничная села в постели и закричала. Она была слишком труслива, чтобы думать, что вредит этим себе: и уже поняв, что к ней вошел господин, продолжала кричать, не переставая, точно ее резали. Единственное, чем она могла защититься!

Аспазия откинулась к самой стене и прикрылась с головой старым одеялом; и когда могучая рука Валента попыталась сдернуть это одеяло, оказалось, что слабые пальцы Аспазии вцепились в него намертво – она не пускала его!

- Я не хочу! – пронзительно вскрикнула она, сжимаясь в комочек. – Не надо! Господи, пусть он уйдет!..

- Чертовка! – рявкнул Валент, в котором не осталось – да и не было никакой нежности к этой служанке; он дернул рыжую прядь, торчавшую из-под одеяла. Аспазия завопила снова, отбиваясь от него, как от ночного наваждения.

Несколько мгновений в комнате было тихо – слышно было только тяжелое дыхание обоих; Валент обернулся в сторону коридора. Девчонка так орала, что мужчины, несомненно, услышали!

Ему послышался дальний топот ног – потом топот остановился. Воины поняли, кто кричал и почему; и знали, кто здесь хозяин!

Аспазия вдруг выставила голову из-под одеяла – очень растрепанную и очень рыжую. Она смотрела на Валента – бледное лицо было залито слезами, рот исказился в беззвучном плаче. Теперь уже она не смела кричать.

- Не надо, - тонким голосом сказала Аспазия, поднимая тонкую руку и выставляя ее перед собой. – Я прошу, хозяин! Будет очень плохо!

И Валент попятился от горничной жены – что-то вроде страха мелькнуло на его лице. Он никогда не был трусом, но, как всякий грек, был суеверен! А как человек, лишившийся веры, – сделался суеверен еще более, чем другие!

- Чертовка, - пробормотал македонец. Он остановился на пороге, все еще изумленно глядя на девушку, - Валент был почти уверен, что она не поднимет шума и никак не выдаст своей боли и страха, когда он захочет взять ее: он знал, повидав жизнь, что так на ее месте сделали бы очень многие девицы, сберегая свою честь! И как она не понимает, что принадлежит ему вся, телом и жалкой душонкой, подобно своей хозяйке, - они обе его военная добыча! Нет, эта служанка не может не понимать! Тогда какой бес в нее вселился?..

Валент снова шагнул вперед; девица вскрикнула, вздрогнула, и он остановился. Если он схватит ее, она может опять завопить: слишком боится и слишком глупа, чтобы думать головой!

- Ты пожалеешь, девчонка, - мрачно пообещал Валент Аммоний и ушел. Его тяжелые шаги удалились по коридору.

Аспазия откинулась на стену, закрыв глаза, и затряслась в плаче: она плакала тихо, но неудержимо, обильно, замочив свою рубашку и одеяло. Она все еще не могла поверить, что хозяин ей не привиделся: что он и вправду напал…

Все, что случилось с нею и с хозяйкой до этой ночи, было ужасно, очень плохо – но злоключения русской хозяйки были для Аспазии как страшная сказка! На нее саму еще никто не покушался, ее только оберегали, госпожа и ее мужчины! Хозяйка страдала гораздо больше!

- И как только госпожа Феодора может с ним жить, с этим зверем, - прошептала Аспазия, дрожа. – Господи! Она ведь счастлива с ним, не притворяется, я вижу! Какая же она храбрая!

Аспазия не могла больше заснуть, даже подумать о сне. Она сползла с кровати – в душе рыжей горничной пробудилось то, что дремало до тех пор, пока похититель не покусился на нее.

- Я пойду все расскажу госпоже…

Она перекрестилась – босиком прошла несколько шагов до двери и остановилась. Сжала тонкие руки и помотала головой.

- Нет, как можно! Она ведь всего полтора месяца как родила, можно ли ее пугать! – прошептала Аспазия, борясь с собою. - Госпожа Феодора любит его – а я ей такое скажу… Ей будет плохо, как мне, и никому это не поможет: Валент здесь полный хозяин!

Девушка прошлась по комнате, каменный пол холодил ей ступни, а щебенка, рассыпанная по полу, колола; она почти не чувствовала этого. Аспазия неподвижно смотрела перед собой, как Феодора в минуты размышлений, приставив палец к подбородку: теперь от нее, и ни от кого другого, зависело, как дальше пойдет вся их жизнь! Она никогда не думала, что займет такое важное место и ей предстоит решать такие важные вещи!

Аспазия вернулась к кровати и села, поджав под себя испачканные ноги. Рот ее был приоткрыт, большие голубые глаза по-прежнему невидяще смотрели перед собой.

- Но если я не скажу, - прошептала горничная, - это может повториться! И я не знаю, смогу ли я… тогда… Боже мой, он ведь хочет жить с нами обеими! – вдруг ахнула Аспазия. – Как турок!

Она прижала руки к щекам и покачала головой. Потом перекрестилась.

- Пойду к госпоже завтра: я ей часто нужна, и никто ничего не подумает, - наконец решила Аспазия.

Она кивнула сама себе, потом даже смогла улыбнуться. Перестать страдать и начать действовать – перестать вести себя по-женски и начать по-мужски: это на самом деле помогало побеждать страх, госпожа Феодора и госпожа Феофано только так и держались до сих пор!

Аспазия легла в постель и накрылась одеялом с головой. Она замерла – но не заснула; думала. Потом быстро села и, схватив край своей простыни, принялась ее рвать. Простыня была ветхая, но льняная и потому крепкая: однако Аспазия, прикусив губу, своими слабыми руками оторвала одну длинную полосу, затем еще.

Из этих тряпок она скрутила себе набедренную повязку и крепко стянула концы узлом на талии. И только тогда смогла лечь и почти успокоиться.

Аспазия, как и многие греческие жены и девицы, надевала повязку под юбку только тогда, когда была нечистота: но теперь станет носить все время.

- А если смогу, сошью себе и штаны, хотя это и не по-христиански, - пробормотала девушка.

Она повернулась к маленькому окну, которое крестом загораживали железные прутья: Аспазия улыбнулась, глядя в свое окно. Потом закрыла глаза и крепко заснула, подложив ладонь под щеку.