Два брата

. — Ладно уж, ступай, Егор! О махине Орфиреуса думай! Может, свою такую домудришься сделать? Не все же немцам верхи снимать, я чаю, наши, русские, посмекалистей, а?

Марков низко поклонился царю и, пятясь, вышел в дверь. Чувство неизъяснимой тревоги и неудовлетворенности одолевало его. Ему показалось, что он стал меньше ростом, незначительнее, что никто не обращает на него внимания, никто не кланяется ему, хоть он и царский механикус.

— Ворона, — горько прошептал он и со стыдом вспомнил, как перетрусил перед царем. — А что Илья сделал бы на моем месте? Так же бы у него поджилки затряслись? Ну, нет… Илья все бы ему высказал начистоту, а там хоть и голову под топор.

Мрачный, униженный и опустошенный вернулся Егор в мастерскую и удивил подмастерьев тем, что до самого вечера не сказал ни единого слова.

— Верно, от царя попало, — шептались ребята.

На следующий день Маркова опять вызвали во дворец. Со странным чувством робости, которого прежде не знал за собой, Егор шел к царю.

— А вдруг опять за вчерашнее точить начнет? Правду матушка говорит: близ царя — близ смерти.

Опасения Егора не оправдались: царь неожиданно завел с ним разговор о порохе.

— Ведомо ли тебе, сколько мы пороху в год тратим?

— Нет, государь, неведомо.

— Так вот, я тебе скажу: ни много ни мало — тридцать тыщ пудов!

Марков ахнул:

— Тридцать тыщ! Это куда же такую уйму?

Царь коротко рассмеялся и охнул: закололо в боку.

— Ты думаешь, война со шведами на убыль пошла и пороху мало надо? Не так, Егор! Порох и в мирное время зело потребен: для воинского учения. Плох тот полководец, что, сберегая порох, позволяет солдатам его только в бою расходовать! Они и израсходуют, да понапрасну… — Петр усмехнулся. — А сколько пороху нам для флота надобно! На море из пушки не скоро стрельбу поймешь, и покуда научишься попадать, много зелья зря уйдет. Не догадываешься ты, Егор, к чему я эту речь клоню?

Егор вопросительно посмотрел на царя.

— Годов восемь тому назад, — продолжал Петр, — уговорили меня все пороховое дело сдать на откуп. Контракты с другими заводчиками я порушил, и стал зелье в казну доставлять один пороховщик. Что ж ты думаешь, хорошо это получилось?

— Не знаю, государь, — ответил Егор. Он боялся высказывать свои мысли открыто, помня урок, полученный за «высокоумничанье». — Вам об этом судить.

Царь улыбнулся: он понимал настроение Егора и был доволен.

— Золотые слова! И теперь мы таковой политик проводить бросили. Разрешаем свободно торговать, свободно строить заводы, фабрики. На Москве поставили мельницы Аникиев, Бельский, Селиверстов. Мы даже казенные заводы частным персонам начинаем передавать: хозяин больше старанья к делу окажет, чем мой приказный. Вот тут-то мы с тобой, Егор, подошли к настоящему разговору. Я ведь из Москвы всё фабричное дело сюда, в Питер, перетаскиваю. Хочу, чтоб все здесь, у меня на глазах, было. Литейный двор учредил, на коем ты работал, пороховых мельниц казенных понастроил. А дело-то на них плохо идет! Есть