Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- А ты не боишься, что будет ребенок? – спросил он ее в первую ночь – как когда-то в Константинополе.

- Ничего не будет, - ответила Феофано. – У меня по-прежнему нет кровей, тебе ли этого не знать!

Марк это знал, проведя у ее ложа столько дней и ночей, – сделавшись царицей, Феофано перестала быть обыкновенной женщиной.

Она продолжала поиски своей филэ, тоска ее и страх за подругу не утихали, и не могли бы утихнуть. Но она искала Феодору больше для себя, чем для Феодоры, - чтобы помнить, что Метаксия Калокир еще что-то значит в глазах Бога. Про себя Марк думал, что едва ли эти две женщины еще смогут соединиться при жизни: брачные цепи никогда уже не свяжут одну из них, но вторую едва ли отпустят.

И он наслаждался тем счастьем, какое еще мог иметь, - лишь истинно зрелые люди, на самом деле, могут быть счастливы настоящей минутой, а не надеждами. Греки созрели душой намного раньше османов – и, как взрослые, уступят место нетерпеливым и жадным детям.

Феодора долго дожидалась своего хозяина – ей некогда было скучать, потому что работа для рук никогда не переводилась; но в душе словно зазияла дыра… такая пустота, которую может оставить лишь мужчина, ворвавшийся в женскую жизнь, овладевший женщиной и так же стремительно покинувший ее. Почему-то она не боялась голодной смерти, даже если бы Валент погиб: ее воины наловчились охотиться так же, как он, и могли бы, приди такая нужда, долго держаться вместе с хозяйкой в этом прибежище. Но она не смогла бы тут – зачахла бы: изведав большой мир, узнав Фому, Феофано, Константинополь, московитка не выдержала бы дикой жизни и не смогла бы приучать к ней своих детей.

Она жаждала любви, познания, творения, свободы – всего того, что в изобилии предлагается мужчинам и что получают лишь немногие женщины, как дорогой подарок судьбы! Немногим женщинам позволяется желать; им позволяется лишь быть желанными.

Иногда Феодоре даже хотелось, чтобы пришли турки и покончили с этой неизвестностью. Нет, она не боялась за детей – она приказала бы своим воинам убить их, а потом и себя: как поступали уже многие женщины, окруженные врагами. Но потом Феодора понимала, что это мысли, порожденные отчаянием и страхом… страхом, в котором жили все греки в черные годы: стоило задуматься о смерти, как она сознавала, насколько хочет жить – и чтобы ее дети жили!

Когда пошла третья неделя со дня отъезда Валента, Феодора приказала Леониду и Теоклу, самым верным людям, все желание и счастье которых заключалось друг в друге, разведать – нет ли пути отсюда. Попытаться договориться с разноязыкими азиатами, приносившими им лепешки, свежий сыр и молоко из селений внизу, представлялось бесполезным: без Валента пленнице было очень трудно определить, кто из азиатов понимает по-гречески, и эти стрелки и скалолазы как будто теряли способность к человеческой речи, когда видели женщину своего господина. Это была не столько преданность – сколько враждебность и объединение против женщины, свойственные диким людям.

Они, пожалуй, сами убили бы ее и ее детей еще до прихода врагов – не потому, что ненавидели, и не потому, что хотели для себя; а только потому, что не пожелали бы отдать или отпустить!

Но ее греки, драгоценные товарищи и помощники, всегда готовы были рискнуть жизнью ради свободы, своей и своей госпожи. И когда она почувствовала в себе такую готовность, Леонид и Теокл согласились без колебаний.

- Только не следует идти нам вдвоем – могут что-нибудь заподозрить, - предупредил Леонид.

Феодора улыбнулась. Теперь, когда терять осталось так мало, и страх почти прошел.

- Почему не следует? Всегда можно сказать, что вы ходили охотиться. Заподозрят, если уйдет кто-нибудь один, ведь вы никогда не разлучаетесь!

Она позавидовала в эту минуту воинам, стоявшим перед ней в обнимку, - точно какой-нибудь олимпиец со своим земным избранником; или два бога-олимпийца. Темноволосый Леонид промолчал в ответ на ее слова; зато светлокудрый Теокл притянул друга ближе и просиял улыбкой:

- Мы спустимся в деревню, госпожа, и попытаемся расспросить местных!

- Едва ли они знают много, - возразила Феодора, - они, наверное, никогда не покидают своих гор, ведь здесь есть все, что нужно для жизни!

У нее даже озноб пробежал по спине от этой мысли. И Валент тоже понимает, что здесь есть все, нужное для жизни. Какое будущее готовит он ей и своему ребенку – и позволит ли им еще раз увидеть Константинополь, даже подвластный туркам?

- И вы можете возбудить подозрения, - заключила хозяйка. – Ведь азиаты наблюдают отовсюду, пусть вы их и не видите! Слава богу, что хотя бы нашу речь понимают с трудом! Постарайтесь просто отойти от дома подальше – как будто преследуете козу…

Она запнулась, до сих пор с трудом представляя себе, как загоняют зверя, хотя столько раз жарила и подавала своему хозяину козье мясо и оленину.

- Мы найдемся, - выручил ее Теокл, дружески похлопав госпожу по плечу.

И два храбреца, не откладывая дела, ушли.

Феодора дожидалась их день и другой – а на третий Леонид явился один: он явился бегом, весь в грязи, в порванной и окровавленной одежде, едва живой от усталости. Едва остановившись при виде хозяйки, воин присел, задыхаясь.

Феодора бросилась к нему.

- Леонид!.. Что ты делаешь – нельзя так сразу останавливаться после бега, ты умрешь!

Она почти силой подняла его на ноги и заставила пройтись; воин так навалился на нее, что чуть не уронил.

Потом оттолкнул госпожу и стал прохаживаться один, тяжело дыша, с серым лицом. Он силился что-то сказать. И наконец произнес:

- Теокл… Он ранен, я пришел сказать! Я перевязал его и нес сколько мог на спине, но дальше обессилел! Нужно забрать его, госпожа!

Феодора села на каменистую землю, вырывая редкие пучки травы.

- Ранен? Кто ранил его?..

- Не знаю! Случайная стрела, попала ему в бок! – ответил Леонид.

Он посмотрел в лицо госпожи с таким видом, что никаких слов больше не потребовалось. Феодора схватилась за голову.

- Они не дадут нам уйти…

Леонид молча покачал головой.

Потом умоляюще прибавил:

- Нужно забрать его как можно скорее… Пожалуйста, госпожа, поскорее!

Феодора немного овладела собой.

- Пойду позову на помощь Валентовых воинов, уж они-то наверняка тут все горы носом перерыли!

Она побежала к дому, и разыскала у полуразрушенной стены, среди цветущего вереска, троих черных раскосых людей, которые сидели на корточках и о чем-то разговаривали на своем непонятном и невнятном языке. За спинами у них были наборные турецкие луки и колчаны со стрелами. Когда пленница подошла, разговор замолк, и азиаты обернулись.

Феодора испугалась, увидев их пустые глаза. С таким же выражением, с каким смотрели на чужую женщину, они могли бы изрешетить ее стрелами – и ничего при этом не почувствовать!

- Помогите мне… Прошу вас, - сказала она, почти умоляя. – Один из моих воинов ранен, нужно принести его сюда!

Несколько мгновений воины Валента не двигались и не отвечали – Феодора уже испугалась, что ее не поняли. Потом один из них кивнул и встал; остальные – следом.

Феодора повернулась и пошла вперед, показывая дорогу. Сердце ее бешено колотилось.

Она подвела азиатов к Леониду, и они ушли все вместе. Ей подумалось, что Леонид может тоже не вернуться – и с кого она тогда спросит?..

Но Леонид вернулся; и с ним, уложив на носилки, сооруженные из плащей, принесли бледного окровавленного Теокла. Тот был в сознании и даже пытался улыбаться.

Феодора бросилась к раненому со слезами; она клялась себе, что никогда больше не отпустит своих людей от себя, тем более - на такое рискованное дело!

Конечно, она нарушит эту клятву, и ее люди тоже не согласятся. Если им дадут время…

Феодора сама выхаживала Теокла, вместе с Леонидом, - и оба были очень благодарны ей. Феодора недоумевала – почему дочери Валента не пытаются бунтовать, как она? Но поразмыслив, перестала удивляться. Прежде всего, потому, что они – женщины, а Валент им отец; и у них нет в подчинении никаких людей, хотя они и гораздо знатнее ее, боярской холопки. Но девицы – всегда заложницы в отцовском доме, что здесь, что на Руси…