Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Когда принесли кувшин вина и кубки, Феофано сама налила ему и себе. Подняла свой кубок – и комес, с небольшой улыбкой, пристукнул о ее кубок своим. Он мог затаить на нее великую обиду – но не был мелочен.

Они выпили: комес выпил с удовольствием. Потом сказал:

- Славное вино… Это с твоих виноградников?

- Из погребов моего покойного мужа… Старые запасы, - досадливо ответила Феофано. – У меня уже давно нет времени делать вино, а Лев знал в нем толк…

Она покраснела, хмурясь еще больше под пытливым взглядом прославленного морехода.

- Я слышал, что твое родовое имение – Калокиров – разорено турками? – спросил Леонард наконец.

- Да, - бросила патрикия, вздрогнув; она, казалось, привыкла думать о случившемся спокойно, но напоминание из уст этого гостя было как удар хлыста.

Комес дотронулся до ее обнаженного локтя теплой сильной рукой, заставив еще раз содрогнуться.

- Мне очень жаль, - прошептал Леонард.

Его голос и прикосновение покоряли, чаровали – и Феофано с трудом освободилась из-под власти этого странного человека. Иной, нежели та грубая, яркая власть, которую имели над ней братья Аммонии.

- Как ты узнал, где найти меня… и кто я такая? – резко спросила она.

- Это было не так трудно, царица, - усмехнулся мореход.

Феофано рассмеялась, поняв, какую глупость сморозила: она была польщена и досадовала на свою славу, которая следует за людьми по пятам даже тогда, когда они совсем не хотят ее.

Потом комес сказал:

- Я узнал и другое, Феофано.

Феофано быстро повернулась к нему – и они посмотрели друг другу в глаза. Комес кивнул и усмехнулся с какой-то горькой гадливостью.

- Я не виновата! – быстро сказала Феофано, выставляя руку в отвращающем жесте. – Никто не думал, что так получится! Кто больше меня мучается…

- Я знаю, что ты мучаешься, - тихо ответил Леонард.

Он опустил голову – конечно, такое нельзя было простить или забыть, кто бы сколько ни мучился. Это можно было только… пережить, искупив, - при своей ли жизни? Разве когда-нибудь кровавые счеты между знатными семьями кончались скоро – чаще всего они длились столько же, сколько жили враждующие роды… Такова человеческая природа!

Комес откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.

- Что бы я только ни отдал, лишь бы только попасть домой на полгода раньше, - прошептал он, возведя глаза кверху и запустив руки в пышные волосы. – Боже святый! Я каждый день, каждый час боюсь, что она может погибнуть! Это настоящий безумец!

- Такой же, как ты, - рассмеялась Феофано. – Думаю, он ее не тронет… еще долго, если моя Феодора не возбудит в нем ревность. А тогда нельзя поручиться за жизнь никого из его домашних – Валент в гневе и вправду бывает настоящим зверем, как и оба его брата! Удивительно, что у такого отца родились такие тихие и хилые сыновья!

Леонард стукнул кулаком по столу.

- Уж не поэтому ли он похитил ее – желает крепкого потомства!..

Феофано вдруг склонилась к комесу через стол, изумленно подняв брови, - крупный твердый рот дрогнул:

- Так ты говорил с ним… и все еще жив? Могу вообразить ваш разговор!..

- Он чуть не заколол меня, подкараулив ночью с кинжалом на Августейоне, - хладнокровно сказал Леонард, - но почему-то передумал резать. Благородство крови не позволило! – усмехнулся он.

Феофано выпрямилась.

- Пожалуй, - серьезно сказала она. – Это, в своем роде, очень честный предатель! Ты слышал о том, что произошло во время сражения с Ибрахимом-пашой?

Леонард покачал головой; и тогда Феофано быстро пересказала ему то, что так хорошо еще помнила. Леонард был изумлен – но не слишком. Должно быть, подвердилось его предположение о характере Валента.

- Но с таким человеком она как на пороховой бочке, - сказал моряк. – Надеюсь, что с ней все будет благополучно!

Он сжал кулаки и покачал головой – как будто все еще не верил, что не сумел предупредить Валента, защитить свою подругу… Феофано мягко улыбнулась.

- А может, тебе отступиться от нее? Кто знает – может, она счастлива? – спросила патрикия.

- Нет! – вырвалось у Леонарда.

Он на самом деле напоминал Валента куда больше, чем ему казалось самому. И, пожалуй, в свое время гремел такими же деяниями. Два героя Византии!

- Но пока… ты ничего не сможешь сделать, да и только навредишь самому себе, не говоря о ней, - сказала Феофано. – Мне думается, Валент увез ее куда-то в Азию, в Каппадокию, и спрятал в горах – пока все не кончится! А там…

- Да, - сказал Леонард.

Он побледнел, карие глаза потемнели и застыли – он прекрасно понимал, чего можно ждать. Закрыл лицо руками.

- Я бы пожелал ему смерти, немедленной, - прошептал комес. – Но это невозможно – никому из нас нельзя избавиться от него! Какая насмешка, василисса!

- О, это наверняка устроил мой покойный муж, - сказала Феофано; она мрачно посмеивалась. – Хотя – не слишком ли тонка и хитроумна для него подобная месть?

Леонард вскинул глаза – Феофано и шутила, и была очень серьезна.

- Ты думаешь, мертвые могут так мстить живым? – спросил он.

- Почему бы и нет? – отозвалась Феофано. – Я прожила долгую жизнь, но, двигаясь к смерти, поняла только одно: смерть слишком великое событие, чтобы охватить ее нашим ничтожным разумом!

Они помолчали, словно ощутив, как давят стены этого дома. В самом ли деле они давили – так, что грудь спирало; или обоим собеседникам, слишком развитым и чутким, лишь представлялось?

И тут послышались чьи-то шаги; шаги замерли на пороге. Феофано спокойно повернулась.

- Брат, - произнесла она, - это комес Флатанелос! Подойди и поприветствуй его!

В самом деле – что такое патрикий Нотарас рядом с Валентом?

Фома медленно подошел. Волосы у него отросли почти до плеч; он несколько расплылся, несмотря на свое горе, - и комес, оглядывая соперника с головы до ног, подумал, что именно таким и должен был сделаться муж Феодоры, от которого он столь долго страстно мечтал освободить ее!

Что ж, такие страстные желания боги исполняют…

Комес встал и протянул патрикию руку. Фома, с иронической улыбкой, пожал его руку: вялым, коротким пожатием сибарита-римлянина, который во всем разочаровался – и во всем, что повидал, и во всем, чего еще не видел в этой жизни!

- Рад наконец видеть вас в моем доме, - сказал он. – Моя “Клеопатра” все еще дожидается своего хозяина в Золотом Роге – но едва ли мы еще когда-нибудь прокатимся на хеландии вместе!

- Как знать, - серьезно сказал комес.

Оба сели.

Фома надолго замолчал, устремив взгляд в пол. Комес несколько раз открывал рот – но понял, что все, сказанное им, будет неуместно и даже оскорбительно. Феофано вполголоса приказала принести вина также и брату – хотя патрикий и без этого слишком налегал на вино в последние месяцы…

Потом Фома вдруг поднял голову и скользнул по фигуре комеса взглядом, с каким-то странным детским любопытством.

- Я думал, что это у вас борода, как раньше, - сказал он, - а вы ее сбрили, и это только щетина!

Комес усмехнулся.

- Ну да, сбрил – по-европейски, - ответил он, касаясь своего подбородка. – В католических странах не любят бород, хотя европейцы очень неопрятны… Но они много внимания уделяют внешности и манерам, не заботясь в действительности о своем теле – о том, что спрятано под одеждами!

Оба поморщились. Но патрикий даже не видел ничего из того, что перевидал, перенюхал и перещупал комес! Фоме Нотарасу все приносили готовым, чтобы он обогатил свой тонкий разум!

А потом вдруг Фома сказал:

- Я хотел посоветоваться с вами… Вы, конечно, объездили весь свет, пока мы сидели здесь…

- Сидели! Нет, вы не сидели, - усмехнулся Леонард.

Кто-то, может, и сидел – но не след всех мерить по себе…

- Что вам угодно знать? – спросил он: почему-то с этим человеком и хотелось перейти на “ты”, как со старым знакомым и невольным союзником, - и никак невозможно было перескочить. Фома Нотарас был самый большой римлянин из них троих! И, вероятно, - намного легче мог бы сделаться европейцем!