Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

И они, конечно, надеются, что отец устроит их судьбу. Согласятся и на турок – что еще им остается?

Теокл поправился быстро: рана у него была глубокая, но неопасная. Когда он стал выходить из дому и снова взял в руки оружие, вернулся хозяин.

Валент Аммоний, подъезжающий к дому, показался Феодоре чужим и мрачным… в первые мгновения, когда московитка узнала его, он испугал ее так, точно она опять увидела его во главе тысячи азиатов, грозивших ей и ее детям смертью. Но когда она подбежала ближе, вместе с Мардонием, Валент посмотрел на них и широко улыбнулся.

Улыбка совершенно преобразила его лицо.

Он махнул рукой сыну, и мальчик радостно подбежал: отец подхватил его в седло и расцеловал. Потом уже, спустив на землю сына, позвал русскую жену.

Феодора ответила на крепкое объятие и поцелуй - но так, что Валент отстранил ее от себя и впился в нее взглядом:

- Какая холодная встреча! Ты мне не рада?

- Тебя так долго не было, что я отвыкла, - сказала Феодора, прижимаясь к нему.

Валент нахмурил четкие черные брови.

- Едем домой – приготовишь мне поесть с дороги и ванну! Успеешь привыкнуть!

Феодора кивнула; ее царапнула обида и страх. Валент не вспомнил о том, что обещал ей привезти; ничего не сказал о том, чем занимался, с кем виделся! Но, может быть, расскажет позже.

Валент и в самом деле оттаял после сытной еды и купания – он просто очень устал, и не желал разговаривать, как всякий усталый мужчина; но когда он отдохнул и повеселел, сразу же приказал Феодоре принести свои седельные сумки, из которых вытряхнул прямо на вытертый ковер груду свитков.

- Это тебе! Развлекайся – надолго хватит!

Феодора засмеялась, всплеснув руками.

- Ты что, ограбил кого-нибудь? Так много!

Новый муж смеялся в ответ, ничуть не оскорбившись таким предположением. Подмигнул ей.

- Ограбил кого следует, женушка!

Феодора перестала улыбаться и молча собрала свитки, перевязав их бечевкой: ей пришлось сделать это несколько раз, связывая книги по десять штук. Теперь она не сомневалась, что Валент ради нее пошел на крупную кражу. Хотя – так ли это важно? Может, и лучше, что книги будут сохраняться у нее, а не достанутся ученому турку – для бахвальства или неученому – в костер!

Главное, чтобы Валент никого не убил…

Когда она закончила с книгами, муж вдруг позвал ее из дома.

- Поедем прогуляемся!

Феодора не решилась перечить, хотя было уже поздно; наверное, у Валента нашлась какая-то причина этого потребовать. Она приказала оседлать Тессу и свежую лошадь для мужа.

Они поскакали по тропке, по которой уже не раз прогуливались верхом при свете дня; сейчас Феодоре было боязно, но и восхитительно… наедине с этим ужасным и восхитительным человеком, которому могло взбрести в голову что угодно!

Они остановились, когда дом скрылся позади, на лужайке, стиснутой между двумя склонами. Здесь, кажется, даже не выпасали коз – травяное ложе было слишком мало, а пробираться к нему было неудобно…

Они спешились, стреножили лошадей, а потом Валент сразу же увлек жену на траву. Она опрокинулась на спину, увидев над головой звезды – близкие, огромные. И больше ничего не успела увидеть.

Валент любил ее молча, долго, с такою же жадностью и наслаждением, с каким насыщался после долгой дороги. И ей не нужно было ничего говорить, и не нужно сдерживать себя: они сливались точно Адам и Ева в раю, первые на свете и безгрешные люди! Нет, не люди: счастливые бессмертные – в них сейчас не осталось ничего христианского, и вокруг них тоже: только дикая жизнь, которая в конце концов торжествовала над всеми людьми и их измышлениями, все человеческие грешки зарастали травой.

Потом они долго лежали рядом на расстеленных плащах, глядя в небо. Валент улыбался – он был совершенно счастлив. Можно ли было сомневаться, что жена принадлежит ему всецело, – услышав ее крики, увидев содрогания! Когда она начнет притворяться, он сразу поймет…

С первой женой он понял быстро, хотя был и куда моложе. Но первую он не любил – и понял, что значит любовь, только теперь!

И, конечно, не может быть и речи о том, чтобы отпустить эту женщину, даже если она охладеет к нему. Женщины остывают быстро, это верно: но чтобы он утратил пыл, нужно очень постараться. И она - мать его ребенка, его собственность, выкуп за кровь брата… нет, он скорее убьет ее, чем позволит сбежать!

Валент ощущал эту спокойную уверенность, когда тронул жену за подбородок, заставив повернуть голову. Она улыбалась ему умиротворенной улыбкой; и была, несомненно, так же счастлива.

Но под этим счастьем бродили мысли, точно отбившиеся от стада козы, – когда азиаты доложат хозяину о ее попытке к бегству; и что будет, когда это произойдет. А, да что бы ни было!

Феодора рассмеялась и поцеловала его.

- Тебе хорошо? – спросил Валент.

- Очень хорошо, - искренне ответила пленница.

========== Глава 85 ==========

К лету Феофано уже почти отвыкла – и отдохнула от своей роли; если не считать ее яростных телесных упражнений. Те влиятельные люди – греки, европейцы, даже османы, которые были на ее стороне, - казалось, забыли царицу амазонок: впрочем, она не удивлялась этому. Метаксия Калокир долго была искусным политиком – тогда, когда в империи еще сохранялось мнимое спокойствие и такие же книжные люди, стратеги, как она, могли направлять судьбу Византии: эти женские войны продолжались столетиями. Но потрясения, которые империя переживала сейчас, крушение всего и передел мира, требовали мужчин и героев!

Валент был прав… во многом: но Феофано тоже утвердила свою правду, оставив о себе кровавую и славную память – ее деяния еще долго будут изумлять людей. И ее, скорее всего, будут бранить. Удивительно!

Нет, ничего удивительного, - ведь историю пишут мужчины.

“Я думаю так, точно я уже умерла, - насмешливо размышляла патрикия. – Но я живу именно сейчас… и надеюсь, что когда умру, буду способна думать об этом! Иначе ничего на свете не имеет значения!”

А в июле ее вдруг посетил неожиданный гость – гость, напомнивший ей о том, что ее не забудут: что слишком многим она прочертила по сердцу кровавые борозды, заставляла восхищаться - и заставляла людей жить ее жизнью, а не своей.

Этого гостя Феофано видела в лицо в первый раз, но заочно знала его давно: и поняла, кто перед нею, сразу, так же, как и он.

Высокий широкоплечий кареглазый грек с буйными черными волосами, сколотыми бронзовой заколкой, и в пестром платье спрыгнул с коня и пошел навстречу ей, покачиваясь, - походкой человека, привыкшего повелевать кораблем в шторм. Он не улыбался – смотрел своими карими глазами пытливо и изумленно, точно спрашивал хозяйку о каком-то горьком потрясении своей жизни…

Феофано печально улыбнулась и протянула Леонарду Флатанелосу руку. Он учтиво поклонился и коснулся губами ее пальцев.

При этом он не сводил с Феофано своих карих обличающих глаз – Феофано не выдержала этого и отвернулась.

- Я не люблю, когда мне целуют руки, - сухо сказала она вместо приветствия. – Я твой товарищ, а не дама, комес Флатанелос!

Комес печально рассмеялся.

- Ты не товарищ – ты моя царица, - сказал он: словно бы сомневаясь сейчас, что женщина вообще может быть товарищем.

Феофано молча покачала головой, словно бы винясь в своих преступлениях – и отметая их; потом повернулась, сделав комесу знак. Они уже многое сказали друг другу этим приветствием; и ей не терпелось узнать остальное, без долгих предисловий.

Гость проследовал за Феофано, и она, входя в дом, послала позаботиться о его лошади кстати попавшегося навстречу конюха. Введя Леонарда в прохладную полутемную гостиную, Феофано усадила его, молясь, чтобы брат или Марк сейчас не вошли; и, хлопнув в ладоши, распорядилась о вине. Какую бы неприязнь комес ни питал к ней, промочить горло, да еще в такую жару, он не откажется.