Коридоры кончаются стенкой

«Вопрос: Следствию известно, что вы, будучи в белой армии, вели провокаторскую работу. Верно ли это?

Ответ: Да. Это верно. Должен признать, что, работая ротным писарем белой армии в Ставрополе, я действительно вел провокаторскую работу.

Вопрос: В чем выражалась ваша провокаторская работа?

Ответ: Я выдавал командованию большевистски настроенных людей. Сам лично арестовал Зингера за то, что он дезертировал с фронта и не хотел служить в белой армии…»

— Ну как? — следователь победным взглядом окинул Сербинова. — Достаточно? Или вы еще сомневаетесь?

— Показания Стерблича меня интересуют лишь в той мере, в какой они затрагивают мои интересы.

— Ваши интересы? Ваши интересы затрагиваются каждой строкой его показаний. Поэтому я предлагаю вам самому рассказать о вражеской связи с этим выродком.

— По вражеской работе я со Стербличем связан не был.

— А он утверждает обратное. Зачитать? — Сербинов пожал плечами. — Зачитываю, — следователь перевернул несколько страниц протокола: — «В УНКВД Краснодарского края я был вовлечен в антисоветскую заговорщицкую работу Сербиновым».

— Это ложь! — воскликнул Сербинов. — Это гнусная троцкистская ложь! Я уже показывал, что активной заговор… вражеской деятельностью не занимался. Как же я мог вербовать, перевербовывать, вовлекать?

— У нас с вами, Сербинов, разные цели, потому я и терплю ваши выкаблуки. Терплю потому, что понимаю: не так просто раскрыться, если знаешь, что впереди бесславный конец. Я заинтересован в полном вашем разоблачении, разоблачении вас как врага народа. Вы, наоборот, стремитесь всеми доступными вам средствами ввести следствие в заблуждение, уйти от справедливой кары. Но вот перед вами показания Стерблича. Вот он, этот Стерблич, разоблачает вас как одного из руководителей заговорщической организации, действовавшей в органах НКВД на территории Краснодарского края, чьи указания по вражеской работе он выполнял беспрекословно.

— Повторяю: это неправда. Возможно, до Краснодара он где-то вел грязную предательскую работу, возможно, он был специально направлен к нам для ее продолжения, но если он ее и проводил, а это видно из его показаний, в этом нет сомнений, то вне связи со мной. Я с ним не работал.

— Сербинов, вы мне стали надоедать. Я не против, чтобы в пределах здравого смысла вы опровергали предъявляемые вам обвинения, но вы же, вопреки логике, бросаетесь в драку во имя драки. Ну скажите, какой смысл Стербличу наговаривать на вас? Вы что, у него поперек горла стали?

— Раз он занимался вражеской деятельностью, значит, был не один, значит, умышленно переводит стрелки на меня, чтобы сохранить от разгрома те кадры, с которыми работал, чьи задания выполнял.

Следователь внимательно слушал доводы Сербинова, в душе соглашаясь, что они не лишены здравого смысла. В самом деле: почему бы Стербличу не воспользоваться подобной уловкой?

— Чем еще подтверждается предательская сущность Стерблича? — спросил Сербинов.

— Он назвал массу фамилий сотрудников НКВД и дал перечень их преступных деяний. Осведомленность исключительная. Сразу скажу: все названные лица подтвердили его информацию и перекрыли ее плотно и многократно. Так что вам не остается ничего другого, как последовать их примеру.

— Разрешите мне ознакомиться с показаниями Стерблича в полном объеме.

— Зачем? В этом нет необходимости. Тем более что в них немало информации, о которой вам знать необязательно.

— Я вас понимаю. Но у меня колоссальный опыт оперативной работы и следственной тоже. Если я буду владеть этой информацией, то нам удастся избежать множества недоразумений и ускорить следствие по делу. И потом, во мне она, эта информация, как в могиле. Я же изолирован от всего живого.

— Уговорили. Читайте. Авось и вправду пойдет на пользу.

Волнуясь, Сербинов углубился в чтение протокола.

«Вопрос: Вы в белой армии служили?

Ответ: Да, служил. В июне 1919 года я был мобилизован в ряды белой армии в г. Новороссийске и служил в 3-м армейском запасном батальоне в городе Ставрополе 2,5 месяца. После я добровольно служил 3,5 года в Красной Армии в 22-й стрелковой дивизии.

Вопрос: Когда и при чьем содействии вы поступили на работу в органы ОГПУ?

Ответ: На работу в органы ОГПУ я был направлен Черноморским окружным комитетом ВКП(б) в Новороссийске в 1923 году.

Вопрос: При поступлении в органы ОГПУ вы сообщили о вашей службе в белой армии?

Ответ: Да, сообщил. Но об этом я не указал при Всесоюзной партпереписи, которая проводилась в 1926 году, за что был исключен из рядов ВКП(б) в 1929 году. Это произошло потому, что в анкетной графе «Служба в армиях (старой, белой, красной)» требовалось указать о службе в той или иной армии не менее года, а я служил у белых 2,5 месяца.

Вопрос: Когда и при чьем содействии вы были восстановлены в рядах ВКП(б)?

Ответ: В рядах ВКП(б) я был восстановлен в 1930 году при помощи быв. нач. КРО ПП ОГПУ Курского Владимира Михайловича, который меня знал по работе в Новороссийске. Им же в конце 1929 года из Новороссийска я был переведен в краевой аппарат ПП ОГПУ СКК в Ростов-на-Дону.

Вопрос: В качестве кого вы были назначены Курским на работу в ПП ОГПУ?

Ответ: Курским я был назначен на должность уполномоченного 1-го отделения, на которой я находился до разделения Северо-Кавказского края.

Вопрос: При каких обстоятельствах вы оказались в Краснодарском крае?

Ответ: В Краснодарский край я попал в сентябре 1937 года при образовании УНКВД по Краснодарскому краю. По прибытии я был назначен на должность начальника отделения 3-го отдела.

Вопрос: Расскажите об известных вам фактах предательской работы бывшего руководства УНКВД по Краснодарскому краю и вашем участии в ней.

Ответ: С первых дней функционирования в УНКВД была взята линия на «широкий разворот» борьбы с польской контрреволюционной организацией, так называемой «ПОВ», которой в действительности, на мой взгляд, в крае не существовало. Путем сплошной фальсификации с ведома и молчаливого согласия Малкина и Сербинова она была «создана» сотрудниками УНКВД. Не прошло и месяца, а в крае уже было арестовано свыше 800 человек, в том числе много русских. Одновременно была создана следственная группа по белогвардейско-казачьей контрреволюции, которую возглавлял близкий Малкину человек — Захарченко. Он притащил его с собой из Сочи при назначении на должность. В результате фальсификации следственных дел этой группе удалось «создать» крупную военно-офицерскую организацию. Об этой липе, как о большой победе было немедленно отрапортовано НКВД СССР.

А несколько позже такими же методами была «создана» крупная «греческая националистическая организация», по которой было арестовано в крае около 6000 человек.

Нужно сказать, что значительная часть «участников» этих и других «националистических организаций» арестовывалась на основании списков, составленных по данным адресного стола.

Лично мне на этом поприще долго работать не пришлось. По моей преступной халатности один из «польских шпионов», которого я допрашивал, выбросился из окна. Я очень испугался ответственности, сильно переживал и заболел психическим расстройством. Меня отправили на лечение, а по выздоровлении перевели на должность инспектора при начальнике УНКВД, где я проработал до мая 1938 года.

Вопрос: А затем?

Ответ: В мае я был назначен на должность секретаря Управления. На этой работе я близко соприкасался со многими руководящими работниками, которые откровенничали со мной, и мне стало известно о ряде фактов предательской работы Сербинова, Малкина и других.

Вопрос: Расскажите об этом подробно.

Ответ: Мне достоверно известно, что в период массовых операций Сербинов требовал от работников следственной группы представления ему ежедневно 40–50 признаний арестованных. В связи с этим в Управлении творился содом, неразбериха, в одной и той же комнате одновременно допрашивали от 5 до 10 человек. Признания выбивались путем применения самых разных методов устрашения. Широко использовался метод фальсификации, изобретенный, или внедренный, любимцем Малкина — Шашкиным. Суть этого метода заключалась в том, что исполнение приговоров в отношении осужденных в особом порядке на время откладывалось, их протоколы заменялись новыми, куда включались десятки лиц, не проходивших ранее по делу, отказавшихся от дачи показаний или вообще не допрошенных, но уже арестованных. Эти протоколы затем использовались как основание для привлечения проходящих по ним лиц к суду. Этот опыт был распространен на все крупные города края.