Коридоры кончаются стенкой

— Я вас не знакомил еще с показаниями Шалавина, Валухина, Захарченко и других. Они полностью перекрывают показания Стерблича.

— И не надо. Мавр сделал свое дело, мавра надо «уходить». У вас готов протокол?

— Да, конечно. Вы оставили нам свой богатый опыт.

— Используйте его, только с оглядкой. Вы, как и мы, хуже мавры, которым рано или поздно прикажут уйти.

— Вы так думаете?

— За дни пребывания в Лефортово я много думал, и мне стала понятна глубинная сущность наших вождей… это не для протокола, это для вас. Они строят свое благополучие на крови масс и нашей… с вами. Это ужасно. Ужасно, что нас с вами они делают по образу своему, такими же подлыми и кровожадными. Давайте протокол. Я подпишу.

Следователь пристально и строго посмотрел в глаза Сербинову.

— Я этого, обвиняемый Сербинов, не слышал и вы мне об этом ничего не говорили. И прекратите ваши провокации, они вам не помогут. Что касается вашего согласия подписать показания — пожалуйста, я не возражаю, подписывайте, если находите нужным.

— Вероятно, будут еще очные ставки?

— Посмотрим. Думаю, нет.

— Неужели в показаниях всех арестованных нет противоречий?

— Все показания, Сербинов, пишутся одной рукой. Только убеждать подписывать их приходится по-разному. Но не это главное.

— Главное — конечный результат.

— Вот именно.

17

Малкин очень тосковал по свободе. Лежа на жесткой тюремной кровати, он думал о пережитом. Трудно жилось, как ни крути. Незавидная доля. За каждое мгновение жизни — борьба. Борьба со всеми и против всех. Без принципов и условностей. Были, естественно, светлые мгновения. Как вспышки молний в кромешной тьме, они озаряли его бытие, смягчали жестокость повседневности. Вспыхивали молнии и гасли, приходило счастье и исчезало. Наваливалась сумеречная повседневность, грязная, кровавая работа. Слить бы их воедино, те короткие светлые мгновения, и продлить до бесконечности. Чтобы власть над людьми без предела, чтобы взлеты без жутких падений, чтобы радость от жизни без всяких границ. Увы! Так не бывает. Нет желающих терпеть беспредел над собой, нет охотников вечно жить на коленях. И потому множество устремляется вверх, сметая с пути ослабевших, потерявших опору. Каждый рассчитывает на удачу, забывая о том, что радостей и страданий на земле поровну, и что даже самые незначительные успехи одних возникают из потерь и горестей других.

В бурлящую реку жизни со множеством неожиданных поворотов и резких спадов Малкин выгреб двенадцатилетним юнцом из тихой рязанской заводи. Подался в Москву по сговору с бедовым соседом, прошедшим Крым, Рим и медные трубы, который всего за одну лишь бутылку водки поклялся вывести мальчонку в люди.

— Сделаю тебя рабочим — будешь деньги грести лопатой. Выпьешь, закусишь, купишь шляпу велюровую… э-эх! Не жисть будет — сплошная малина!

— А если мне шляпу не нужно?

— Оставишь детишкам на молочишко.

И вправду пристроил. На небольшой заводишко учеником слесаря. Возможно, прирос бы Малкин душой к слесарному делу, только не заладилось у него что-то с самого начала. Хозяева помыкали мальцом, а учителя-работяги стали усиленно приобщать его к спиртному, таскали с собой на сходки, вдохновляли на борьбу с поработителями.

— Неча на поработителей хребтину гнуть. Надо поменяться местами: власть забрать, а их заставить вкалывать. Вот так!

По ночам Малкин расклеивал прокламации, не один, конечно, а с такими же юнцами, как сам, да с усатыми дядями, а днем ходил с видом заговорщика. Прокламации те, если откровенно признаться, он никогда не читал, но процессом расклеивания увлекся. В октябре семнадцатого, вдохновленный большевистскими призывами, стрелял в людей. Неумело, правда, торопясь и вздрагивая. Кто знает, может, и достала кого-то выпущенная им пуля. Дальше жизнь понеслась лихим скакуном, отчаянная и немилосердная. Не думал, что выбьет его из седла та самая власть, которой служил верой и правдой, ради которой учился убивать, не щадя чужой крови. Выбила. В камере холодно и тоскливо. Скоро, наверное, суд и… все. Как не хочется умирать! Не жизни жалко, нет! Жалко расставаться с тем, что сердцу дорого. А может… Нет! Все-таки жить хочется.

Именно жить. Скоро свершится Верховный суд. Был уверен, что приговорят к высшей мере, но надежда не покидала.

18

— Ну что ж, Малкин, помотали мы друг другу нервы — пора и честь знать. Выполним формальности и, как говорят, с богом?

— Пожалуй, — угрюмо ответил Малкин и почувствовал, как по телу пошли мурашки. «Господи!..» — подумал и осекся: с тех пор, как связался с большевиками, бога проклял, а верующих возненавидел.

— Уточним некоторые эпизоды вашей вражеской деятельности, обговорим некоторые моменты, которые подбросили следствию ваши бывшие подчиненные, выполним, как я уже говорил, формальности и попрощаемся. Так?

— Как вам будет угодно. Вам, ведь, виднее.

— Ну, коль вы со мной согласны, не будем терять время. Какое отношение вы имели к шахтинскому делу?

— Третьестепенное. Выполнял отдельные поручения Курского.

— А если поконкретней?

— Разыскивал, задерживал, доставлял, иногда допрашивал. Короче — на побегушках.

— С самого начала?

— Когда и с чего оно началось — я не в курсе.

— Странное равнодушие. Такое громкое дело, а вы не в курсе.

— Я-то с делом в полном объеме не знаком. Ту малость, что знаю, — почерпнул из случайных реплик, сообщений прессы, прочих источников. Знаю, что там пресечена грандиозная вредительская работа.

— Какая именно?

— Под руководством прежних владельцев шахт, проживавших за границей, организовывались обвалы, затопления шахт, поломки…

— Кто начинал дело?

— Тамошний начальник экономуправления Зотов… или Зонов — точно не помню. Была проведена мощнейшая агентурная разработка.

— Вы в ней принимали участие?

— Нет. — Меня подключали к делу периодически. Я тогда работал в Кубано-Черноморской ЧК, своих дел хватало, и Попашенко — мой непосредственный начальник — просил Курского не отвлекать его сотрудников.

— Что конкретно вы можете рассказать по этому делу?

— Ничего, кроме того, что рассказал. Могу только повторить слышанное мною от Курского и Попашенко, что ход следствия контролировал лично товарищ Сталин как член коллегии ОГПУ от ЦК.

— Вы в этом уверены?

— Я передал вам то, что лично слышал от Курского и Попашенко.

— Ясно. В девятнадцатом вы участвовали в подавлении вешенского мятежа?

— Да, я работал тогда в Особом отделе Девятой армии.

— Каким образом вы оказались в низовых станицах Хопра?

— После приезда Белобородова и короткой, но крепкой разборки, которую он учинил, состоялся приказ штаба армии о направлении в станицы, еще не охваченные восстанием, опытных работников, в основном чекистов, на которых возлагалась обязанность, не прибегая к массовому террору, провести мероприятия упреждающего характера.

— Вы оказались одним из тех опытных работников. Правильно я вас понял?

— Правильно.

— Какое задание вы получили?

— Создать отряд из местных активистов, силами этого отряда изъять оружие у казаков, выявить и изолировать бывших офицеров казачьих войск старой армии, способных поддержать мятеж.

— Как вы справились с заданием?

— Нормально. Такую, по крайней мере, оценку дал Белобородов, посетивший меня в станице Букановской накануне решающих сражений. Тогда у меня не очень получалось с изъятием оружия. Белобородов посоветовал с населением не церемониться и действовать по закону военного времени.

— И вы развернули массовый террор?

— Да… Нет… Как сказать… Расстреляли нескольких казаков, у которых обнаружили оружие.

— И добились успеха?

— Наоборот. Отряд стал катастрофически распадаться.

— Вот видите! А вы ожидали иной реакции? Белобородов — старый троцкист. Почему вы бездумно выполняли его указания?