Коридоры кончаются стенкой

«Зачем я ему про это рассказываю? — удивился Сербинов собственной болтливости. — Кроме меня об этом никто не знает. Курский давно покойник, а покойники, как известно, умеют молчать. Кому нужно мое саморазоблачение? Не для того же, чтобы намотать себе «вышку». Пытаюсь размагнитить следователя? Расположить к себе, вызвать если не жалость, то хотя бы сочувствие? Или это стремление перевести стрелки на центр, показать, что рыба гниет с головы? Неужели мое подсознательное мудрее того, что дает мне осознанное восприятие действительности?»

— Какую вражескую работу вы проводили в Секретно-политическом отделе НКВД?

— В НКВД я проработал всего шесть месяцев. Все это время я был до отказа загружен следственными делами центра и периферии, которые готовил к рассмотрению на Военной коллегии, и потому предпринять что-то заговорщик не мог. В сентябре я был назначен заместителем начальника УНКВД по Краснодарскому краю и уехал из Москвы.

— Странные метаморфозы! То к вам намереваются применить крайние меры, то возвышают. Заместитель начальника УНКВД края — это не малая должность!

— Собачья должность. Упаси вас бог от такой должности.

— Это еще почему?

— Тянешь воз свой и начальника, а бьют одного.

— Ну это как себя поставишь… Вы связались с Малкиным как заговорщик?

— Нет. Он был против моего назначения и с первых дней совместной работы устроил такую обструкцию, что мне стало тошно. Я сделал несколько попыток перевестись в Другой орган, но в НКВД меня не поддержали. После Первой сессии Верховного Совета СССР, в работе которой Малкин принимал участие как депутат, он вернулся несколько подобревшим, и я решил, что в Москве над ним поработали.

— Кто это мог быть?

— Возможно, Лаврушин. Я думаю, что он не терял надежды привлечь меня к активной антисоветской работе, и мог замолвить словечко перед Малкиным.

— Почему вы уверены, что Малкин участник организации?

— Я знал его тесную связь с Евдокимовым и Попашенко и потому, думаю, имел полное основание подозревать его в соучастии.

— Тогда почему не связались с ним? Предупреждаю, Сербинов, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами, подтверждающими вашу тесную связь с Малкиным по вражеской работе.

— Я ожидал, что, изменив свое отношение, он свяжется со мной организационно, но этого не произошло. Что касается совместной вражеской работы, то о ней можно говорить лишь имея в виду недозволенные методы следствия. Здесь у нас было полное взаимопонимание. И еще один момент, на который я хотел бы обратить внимание следствия: Малкин усиленно штурмовал крайком партии. Он очень много бывал на периферии по своим депутатским делам, по крайней мере, ссылался на них, но в то время, когда находился в Краснодаре, он больше времени проводил в крайкоме, чем в Управлении. После ареста Марчука он быстро подмял под себя второго секретаря Ершова — отпетого алкоголика, и когда появился Газов — оба дружно ополчились против него. Что он замышлял, я наверное не знаю, но не исключаю, что кресло первого секретаря крайкома было его голубой мечтой.

— Что вы можете рассказать следствию о террористической деятельности Малкина?

— О террористической деятельности? — удивление Сербинова было таким естественным, что следователь понял: время для такого разговора еще не подошло. — Я не знаю… Мне совершенно ничего неизвестно по этому поводу!

— Что же вас тогда наводит на мысль о его принадлежности к правым?

— Приведу конкретный пример: в период подбора кандидатур в депутаты Верховного Совета РСФСР Малкин предложил к рассмотрению кандидатуру профессора Нестерова — директора Сочинского института имени Сталина. Я узнал об этом через пару недель и сообщил ему, что у меня на Нестерова есть данные, которые не только не позволяют выставлять его кандидатуру в Верховный Совет, но дают основания вообще убрать его из Сочи.

— Что это были за данные?

— Имелись материалы о том, что он служил у белых на ДВК, ездил в заграничную командировку в Германию, находился в близких отношениях с Раковским, Каминским и другими.

— Вы сказали ему об этом?

— Да.

— Что он вам ответил?

— Что с моей стороны это пустые хлопоты. В крайкоме о Нестерове все известно, с ним проведена беседа и его кандидатура уже утверждена в Москве.

— Вы доложили свое мнение в крайком?

— Да. Газов отослал меня к Ершову, а тот почти дословно повторил сказанное Малкиным.

— Ершов — это что за личность? Он пользовался авторитетом среди коммунистов?

— Кажется да.

— Из чего вы это заключаете?

— Когда на Краснодарской городской отчетно-выборной партконференции обсуждалась моя кандидатура на включение в списки делегатов на первую краевую партконференцию, я рассказал, что имею родственников в Польше — и что, в двадцатом году находился в, одену. Меня внимательно выслушали и… провалили, — Сербинов тяжело вздохнул, вспомнилась тяжкая обида, которая ему была нанесена. — Ершов инициативно добился того, что меня заочно избрали делегатом конференции на адыгейской партконференции. Думаю, что без авторитета это сделать было бы невозможно. Далее: именно Ершов выдвигал мою кандидатуру для утверждения и баллотировки в депутаты Верховного Совета РСФСР.

— Ершов действовал как участник организации правых?

— О его принадлежности к этой организации я знаю столько же, сколько о принадлежности к ней Малкина. Прочных оснований для утверждения, что они являлись заговорщиками, у меня нет. Но факты, которые я назвал, наводили меня на размышления, аналогичные вашим.

— Следствию не нравится ваше поведение, Сербинов. Совсем недавно вы нам писали, что поняли бессмысленность запирательства, и обещали говорить правду, и ничего, кроме правды.

— Вы задаете мне вопросы, и я честно на них отвечаю. Что я могу сказать еще кроме того, что мне известно?

— Вы говорите только то, что в определенной мере оправдывает вас, точнее — смягчает вину. За время допроса вы не дали ни одной четкой формулировки, не назвали ни одного конкретного факта, характеризующего вашу вражескую работу. Вы юлите. Я вынужден поставить вопрос таким образом: вы будете давать показания или мне прекратить допрос и спустить вас в «тяжелую камеру»?

— Конечно, я буду давать показания. Я ничего не скрываю от следствия и говорю все, что мне известно по делу.

— Посмотрим. Так на чем мы остановились?

— На вопросе о принадлежности Малкина и Ершова к контрреволюционной организации правых.

— Вы по-прежнему не находите оснований считать их участниками этой организации?

— Я подозреваю их, но мои подозрения основаны только на логических выводах. Оба они, а Ершов особенно, отступали от норм партийной жизни и в своей деятельности руководствовались чаще эмоциями, а не советскими законами и партийным уставом.

— Ладно. Отложим пока обсуждение этого вопроса. Одним из первых сотрудников УНКВД, арестованных после Малкина за контрреволюционную деятельность, был бывший секретарь Управления Стерблич. По должности он имел доступ к любой информации, стало быть, личность, с точки зрения бывшего руководства УНКВД, безупречная. Был ли он таковым на самом деле?

— Я лично никаким компроматом против него не располагал.

— Врете! Не только располагали, но и использовали его в своей вражеской работе. Об этом он, прижатый к стенке неопровержимыми доказательствами, собственноручно написал в протоколе допроса.

— Я не знаком с его протоколом.

— А вы что, не доверяете следствию?

— Следствию доверяю, а ему…

— Вам известно, что Стерблич служил в белой армии и вел провокаторскую работу?

— Нет.

— А где же ваш чекистский нюх? Как же вы подбирали кадры? По принципу чем хуже, тем лучше? Или умышленно засоряли, чтобы в грязной воде прятать свои грехи?

— Это протеже Малкина. Я им не занимался. Даже не Малкина, а скорее всего Попашенко.

— Вы никак не хотите признать свое поражение и продолжаете бессмысленную борьбу со следствием. Даже если это протеже Попашенко — вы должны были убедиться, что доверяете оперативную информацию порядочному человеку? Вы чекист или хрен собачий? Вы мне не верите? Хорошо, я зачитаю вам часть его допроса от двадцатого февраля тридцать девятого года. Итак, вопрос — ответ: