Де Рибас

Четвертая годовщина царствования Павла I наступала седьмого ноября, и государь поспешил сделать ответственные шаги накануне: двадцать восьмого октября в российских портах были задержаны все английские суда и арестована тысяча английских матросов. Тридцатого октября по именному указу адмирал де Рибас оказался вторично принятым в службу с обязанностью заседать в Адмиралтейств коллегии. Президент оной отнесся к возвращению Рибаса невозмутимо, как к само собой разумеющемуся факту:

— Мы вам поручаем Кронштадт. Надзирайте за строительством укреплений и батарей кронштадтского порта на случай осады его британским флотом.

Первого ноября император издал не без влияния Палена манифест: всем, ранее уволенным, вступить в службу. Но для этого, по настоянию Петра Палена все уволенные должны были приехать в Петербург и лично явиться пред светлы очи императора.

— Вы представляете, какое это будет паломничество? — говорил Пален друзьям-заговорщикам за картами в салоне графини. — Мы отберем нужных нам людей, которых известим о манифесте в первую очередь и поможем прибыть в столицу. Потому что предвижу: очень скоро такая толпа соискателей явится во дворец к Павлу, что аудиенции прощенным станут для него не слаще горькой редьки, наскучат и опротивеют.

Так оно и вышло. К Павлу явилось множество несчастных, и скоро он стал их попросту гнать, вызывая новые и новые волны недовольства собственной персоной. Но главное было достигнуто: з Петербург возвращались братья Зубовы.

Тем временем Рибас съездил на несколько погожих осенних дней в Кронштадт, ознакомился с производимыми работами, планами и чертежами, и составил по первому впечатлению доклад, который так понравился Президенту Адмиралтейств коллегии Кушелеву, что тот обещал непременно представить сей труд Павлу. Рибас не стал говорить, что труд был невелик, потому что понял: главное в его записке — это абзацы, начинавшиеся словами о противодействии британскому флоту.

Увы, как это заведено непредсказуемой судьбой, ветер вдруг подул в паруса заговорщиков совсем с другой стороны, чем ожидалось. В полдень, когда на балюстраде адмиралтейства заиграл оркестр и Рибас в экипаже отправился домой, решив сначала проехаться по Невскому, за Казанским мостом, где в два ряда были высажены липы, его догнал курьер от генерал-губернатора Палена и передал записку, в которой Пален умолял адмирала во весь опор скакать к Никите Панину с тем, чтобы Никита Петрович, сказавшись больным, немедля отменил бал в своем доме с иностранными послами.

Поручение казалось легко выполнимым, но отменить бал Никита Петрович уж не мог: иностранные посланники с женами и детьми уж съезжались к нему. Да и что за причина, ради которой можно пренебречь европейскими неизбежными пересудами? Все выяснилось вечером у графини Ольги. На утреннем докладе император довольно злобно отозвался о Никите Петровиче и расспрашивал о нем Палена:

— Собирается веселиться? Танцевать с иностранными посланниками? Ему безразличны наши заботы! А ведь он педант. Значит, знает, что делает!

Пален пытался защитить вице-канцлера, но, видно, Ростопчин уже сумел закрепить мнение о нем царя. И действительно, через несколько дней стало известно, что Ростопчин готовит перевод своего опасного соперника в московский Сенат. Терять одного из главных деятелей заговора в момент, когда Зубовы во весь опор мчались в Петербург, было совершенно не с руки, и Пален предложил:

— Вспомним о том, что у нас на троне царь-рыцарь, и будем просить его оставить Никиту Петровича хотя бы до того времени, когда его жена родит.

На том и порешили, а Пален сообщил еще одно:

— Скоро предполагают освящать Михайловский замок. Адмирал прав: нам надо озаботиться и его планами и сменой в нем караулов.

Торжественное освящение Михайловского замка состоялось 8 ноября в Михайлов день и в день восшествия на престол. Но Павел лишь отобедал здесь со всем семейством и уехал в Зимний, на следующий день назначив в замке маскарад. Узнав об этом, Рибас тотчас помчался к Палену.

— Момент исключителен, — сказал он ему. — Если после маскарада его величество останется в своей новой обители, его первая ночь в нем может стать последней.

— Все зависит от того, из какого полка будет караул, — сомневался Пален.

— Да. Но Талызина нужно предупредить.

Генерал Талызин сообщил, что караул будет из преображенцев. Все складывалось неожиданно и удачно!

Маскарад девятого ноября в Михайловском замке начался при небывалом стечении знати. Играло несколько оркестров. Мрачные покои подчеркивали веселье гостей. В десятом часу адмирал объехал замок в карете: на балу все шло своим чередом. Как условились, в одиннадцать Рибас приехал к Палену, захватив пару пистолетов и кинжал. Но Пален покачал головой:

— На маскараде все, кроме хозяина. Более того, я узнал, что он собирается переезжать в замок только после Рождества.

Но сдерживаемое усилием воли напряжение не оставило адмирала: неожиданно заболел Президент Адмиралтейств коллегии Григорий Кушелев, и, как ни удивительно, Павел быстро нашел ему замену: теперь Рибас должен был ежеутренне докладывать монарху о морских делах империи! «Знал бы он на что я был готов против него вчера! — изумлялся такому повороту в судьбе адмирал. — А может быть, знал? Но знание это было неосознанным предчувствием жертвы?»

Прослышав о назначении Рибаса, к нему примчал необычайно встревоженный Пален. И первый вопрос:

— Кто вас рекомендовал замещать морского министра?

— Очевидно, Григорий Кушелев. Моя записка об укреплении Кронштадта чрезвычайно понравилась Павлу.

Но по всему было видно, что Петр Алексеевич не поверил. Он вышагивал по Рибасову кабинету, что-то обдумывая.

— Что вас беспокоит? — спросил Рибас.

— Нет ли в вашем назначении какого-то особого смысла?

— Не вижу.

— Ростопчин никогда бы не допустил к этой должности вас.

— Мое назначение временно. Кушелев выздоровеет — и все вернется на круги своя.

— Если вы задержитесь в этой должности, лучшего и желать нельзя! Никиту Панина все-таки высылают из Петербурга.

«Но он явно что-то недоговаривает, — думал Рибас, разглядывая замкнутое лицо губернатора. — Уж не думает ли он, что я получил назначение по протекции Ростопчина?» И спросил:

— Не сошли ли вы с ума, если думаете, что мое назначение идет от Ростопчина?

— Да. Все странно, — смешался Петр Алексеевич. — Будьте осторожны. Прекратим на какое-то время наши встречи.

Однако они встретились уже через день, четырнадцатого ноября, когда в семь утра с папкой, обшитой белым шелком, Рибас вошел в приемную Павла, ожидая увидеть сонм министров, явившихся к монарху, как и он, с докладом. Но кроме двух-трех лиц, которых он не знал и которые молча поклонились ему, тут никого не было. Почти тотчас как он вошел в сумрачную приемную, из кабинета императора явился Пален. Очевидно, он закончил свой губернаторский доклад, и генерал-адъютант пригласил в кабинет адмирала.

Здесь горело много, как в церкви, свечей. Вместо скульптурных бюстов мыслителей, уместных у стен, за конторками стояли два секретаря. Павел так восседал за столом, что, казалось, тут и решают все судьбы мира, а может быть, и вселенной. Впрочем, стол был почти без бумаг. На его темной поверхности в глаза бросались серебряный эспантон, золотая трость и часы-яйцо.

Лицо Павла показалось Рибасу безмерно усталым, а от этого горячечно-возбужденным. Парик сидел на голове так крепко, что, видно, до боли сжимал виски монарха. Глаза на выкате смотрели на вошедшего всезнающе, и Рибас, поклонившись, достал из папки на пробу первый документ и объявил:

— Всепокорнейше изволю представить вашему высокому вниманию список просящихся в домашний отпуск штаб и обер-офицеров.

Рибас ожидал, что морщины монаршьего неудовольствия тотчас разбегутся по лицу императора, но тот спокойно заспрашивал:

— Кто? Куда? На какое время?

— Все расписано, ваше величество.

— Дайте-ка!

Адмирал положил список перед монархом, и тот внимательнейшим образом принялся изучать его, адмиралу кивнул: