Де Рибас

— Еще в конце июля.

— Почему Лопухин генерал-прокурор? Какой Лопухин?

— Петр Васильевич. Отец Анны Петровны. Они переехали в Петербург окончательно. Анна Петровна, несмотря на досаду и раздражение императрицы, теперь камер-фрейлина.

— А ее отец генерал-прокурор. Но что же Алексей Куракин? Павлов любимец?

— Отставлен от этой должности и выслан в деревню.

— Как? За что?

Пален сидел подчеркнуто прямо и отвечал с надменностью, неизвестно кому адресованной:

— Я сам бы хотел понять систему приема и отставок, но не нахожу этой системы. Фельдмаршал Репнин уволен. За что? У него подозревают симпатии к теперешнему Берлину. Растопчин, напротив, принят в свиту. Николай Зубов уволен. Выслан в Москву с женой, где она родила еще одного внука Суворову. Вы знаете, как его назвали? Платоном. А Платон Зубов возвращен из-за границы и сослан в свои деревни. Там же и брат Валериан. Бенигсен отставлен, вновь принят, но сослан на Кавказскую линию.

Было похоже, что барон Пален ведет реестр всем получившим отставку. «Собственно, он мог и не приезжать ко мне, чтобы сообщить, что мой дом продан и отдан новому генерал-прокурору Лопухину. Это предлог для встречи», — думал Рибас. Но кроме сетований и констатации разговор дальше не пошел. Позже Настя сказала:

— Пален подкупил Кутайсова, и тот вышептал ему должность губернатора.

Как бы то ни было, генерал-губернатор Пален усердно трудился. Разработал «Устав столичного города С.Петербурга», образовал Комиссии, департаменты, Ратгауз — городское правление. Правда, уж очень было похоже, что он попросту списал «Устав» с немецкого, потому что теперь за рынками следили «марк-фохты», за добротностью питий в винных погребах наблюдали «вейн-киперы», за мясными бойнями «бешауеры». Даже ночные сторожа именовались — «нахт-вахтеры».

К этому времени Франция захватила Бельгию, Голландию, земли в Германии, большую часть Швейцарии, уж не говоря о Северной Италии и Ионических островах. Наполеон Бонапарт высадился в Египте.

Павел вел переговоры с Англией, Турцией, Австрией, чтобы сколотить коалицию против «французских варваров», а в Петербурге разрешил всего семь французских магазинов, как он говорил, по числу семи смертных грехов.

Пока адмирал ездил в леса империи, произошли события удивительные. Россия, имевшая с Портой две кровопролитнейшие войны, заключила с ней союз, а эскадра Ушакова прошла через проливы в Средиземное море к Ионическим островам с целью отбить их у французов. Адмиралы Войнович и Пустошкин были на кораблях этой эскадры.

Неаполитанский посол герцог Серракаприола торжественно объявил Рибасу при встрече:

— Слава всевышнему: Фердинанд снова заключил союзный договор с Англией!

Адмирал развел руками:

— Но рискнул бы он на это, если бы Нельсон не разбил французский флот при Абукире?

— Да-да. Но главное! — воскликнул герцог. — Неаполь объявил войну Франции.

— Я с печалью думаю о скором финале этой войны, — ответил Рибас.

Действительно, пока шли переговоры о совместных действиях России и Неаполя против французов, Фердинанд IV приказал своим войскам под командованием австрийского генерала Мака перейти границу Римской республики. Республика эта была провозглашена в начале года — в Папских владениях хозяйничали французы. Но теперь они отступили, и 29 ноября Фердинанд IV торжественно въехал в Рим. А через две недели он бежал из Рима в Неаполь — его войска терпели поражение за поражением.

Петербург в это время обсуждал запрет комедии Капниста «Ябеда», читал журнальчик «Что-нибудь от безделья ‹на досуге», удивлялся токарю Ивану Бластеру, который у себя на Мещанской продавал машины для помощи утопающим по 15 рублей штука. Изредка заходя на половину дочери Софьи, где она устраивала небольшие приемы, от молодых офицеров Рибас слышал, что муштра в полках похожа на заразную болезнь, которую прививает начальство. Рассказывали анекдоты: один генерал исключил из службы горбатого поручика. Ему указали, что некоторые полководцы страдали этим недостатком. А Павел наложил резолюцию: «Я и сам горбат, хоть и не полководец». Адмиралу Чичагову Павел якобы сказал: «Если вы якобинец, то представьте, что я командующий всеми якобинцами, и слушайтесь меня!» Еще летом без боя сдалась французам Мальта. Магистра ордена Иоаннитов Гомпеша рыцари обвинили в измене и лишили сана. Резиденция ордена была перенесена в далекий Петербург, где теперь заседал капитул. Но как же заседать без Великого магистра? И католическую вакансию торжественно занял православный царь.

— Это может ему дорого стоить, — сказал Базиль.

Рибасу после церемонии.

— Почему? И при прежнем правлении сближение религий одобрялось.

— Сближение, но не перемешивание, — ответил Базиль.

От Андре из Италии не было никаких известий, и не мудрено: к середине января Петербург достигли новости печальные: король Фердинанд и Мария Каролина оставили Неаполь и на борту адмиральского корабля Нель сона «Вангард» отплыли на Сицилию. Генерал Мак сдался в плен. Неаполь оказался в руках лаццарони, был разорен грабежами и расправами над всеми, кто сочувствовал французам, которые в конце концов взяли город штурмом. А где Андре? Жив ли он? Ни на что не надеясь, Рибас написал в Неаполь по старому адресу.

Из одесских писем Лизы и Феликса адмирал знал, что в городе учреждена первая больница, что старый магистрат упразднен указом Павла, а от Одессы к Николаеву ставятся верстовые столбы. С особым ревнивым чувством Рибас рассматривал рисунок высочайше утвержденного герба Одессы, который прислал Феликс: щит, разделенный на две половины. Вверху на золотом поле Всероссийский орел, над головами которого две малые короны, в центре большая корона, под ней поменьше, четвертая. На груди орла осьмиугольный крест со щитом посередине, где Георгий Победоносец на белом коне убивает копьем змия. А внизу на красном поле якорь о четырех лапах. Адмирал решил, что корон в гербе многовато, а восьмиконечный крест и вовсе не к месту.

В начале февраля 1799 года заговорили о том, что венский двор уговаривает Павла назначить Суворова командующим объединенными силами для похода в Италию. Как только Рибас узнал, что фельдмаршал в Петербурге, отправился в дом Хвостова, где похудевший, чем-то похожий на ребенка Суворов встретил его так, будто и не расставались:

— Император позвал — что делать? Пришлось одолжить у старосты двести пятьдесят рублей на дорогу. И — гоц-гоц. Вы кригс-комиссар? Славно. Флот в Адриатику мне в помощь снаряжайте!

— Как раз собираюсь в Кронштадт для этого, — сказал Рибас.

— С Богом!

Царь-рыцарь возложил на Суворова орден Святого Иоанна Иерусалимского большого креста, дал тридцать тысяч по случаю отъезда и положил выдавать по тысяче рублей в месяц во все время кампании. В Вене фельдмаршала встречали толпы, и он вступил в переговоры с Гофкригсратом — придворным военным советом, который хотел сначала оттеснить французов за реку Адда и знать наперед о дальнейших действиях. Австрийцы могли погубить кампанию своим маниакальным желанием все предвидеть и начертать планы всех сражений. «Я начну с Адды, а кончу, где Богу будет угодно», — заявил Суворов.

В Кронштадте действительно снаряжался флот, чтобы отбить у французов Мальту. Рибас съездил на остров по льду, а потом, дождавшись открытия навигации, отправился вниз по Вышневолоцкой водной системе, связывающей Петербург и Рыбинск. Этому водному пути, основанному Петром I, минуло уже девяносто лет. Кригс-комиссар осматривал леса по берегам Ладожского канала, Волхова, составлял карты лесов, рассылал комиссионеров, заключал сделки и отсылал отчеты в Адмиралтейство, где его замещал комиссар Берг.

К этому времени Григорий Кушелев получил вице-адмирала и стал Вице-Президентом Адмиралтейств-коллегии, о чем Рибасу при встрече заявил так:

— Четверть века назад я рассказывал вам на Адриатике о невероятном случае с российскими робинзонами в северных морях. Но могли бы мы тогда хотя бы предположить еще более невероятное: я стану Вице-Президентом Адмиралтейства, а вы — генерал-кригс-комиссаром?!.