Мамлюк

— Это имеретинский царь Соломон портит наши дела. Он для нас хуже чумы, этот гяур [18], — ворчал Зайдол.

— Аллах, аллах, — качали головой османы, — сократи неверному дни.

— Потийский паша при одном упоминании о Соломоне то бледнеет, то краснеет. Только двумя-тремя крепостями владеют сейчас правоверные в Гюрджистане…

— В позапрошлом году этот висельник Соломон опозорил наше воинство, нанес нам жестокое поражение. После этого и вздорожали пленные, — с горечью произнес Али-Юсуп.

— Ой-ой-ой! — стонали османы.

— А какой шайтан попутал этого Дадиани — одишского владетеля? Он ведь был нашим другом: не только не мешал нам покупать невольников, но даже помогал! — вмешался в разговор рябой осман.

— Этот проклятый сделался теперь союзником Соломона, и все, что тот ему прикажет…

— Не союзником, а покорным рабом, — прервал говорившего Али-эффенди. — Теперь царь Соломон владеет всем Западным Гюрджистаном. И пока его не разобьют, плохи будут наши дела!

— Горе нам, горе! Аллах, аллах! — сокрушенно качали головой османы.

— Нет, погодите! Хотите знать правду? Тут есть и другая причина. Тыл проклятого царя Соломона укреплен Восточным Гюрджистаном. Там сейчас царствуем Ираклий. А он разгромил отряды лезгин и кизилбашей, обложил данью Гянджу и Ереван и совсем запретил работорговлю… Если так будет продолжаться, он, — да не попустит аллах! — не постесняется выступить и против самого падишаха!

— Аллах не допустит этого, аллах не допустит! — шумели османы.

— Нет ничего удивительного, что теперь мы привозим меньше невольников! Но возблагодарим аллаха и за то, что имеем! — заключил осман с желтыми зубами.

— Да благословит защитник правоверных тех немногих князей, которые, несмотря на опасности, все еще ухитряются торговать с нами. Оказывается, этот гяур Соломон хватает и ослепляет каждого, кого заподозрит в торговле невольниками. Однако эти молодцы все же рискуют собой и доставляют изредка пленных потийскому паше, а тот уж перепродает их нам, — сказал рябой.

— Да благословит этих князей аллах! Да благословит аллах! Непонятно только, почему они не хотят стать правоверными? — удивлялся осман с желтыми зубами.

— Э-эх! Да продлит аллах дни потийскому паше, хоть он и берет за невольников изрядно! Теперь и нам в Стамбуле придется брать подороже за товар. Если мы будем уступать пленных задаром, какой смысл торговать?.. Это все равно, что дрессировать осла — заявил Ибрагим.

— Будь что будет, правоверные, — утешал всех Али-Юсуп. — Великий пророк не забудет нас, произойдут большие перемены, и опять вернутся старые добрые времена. К нашему счастью, гюрджи вовсе не любители соблюдать порядок и не особенно дружны… Вот уже сорок лет, как я занимаюсь торговлей невольниками, и одно поражает меня, клянусь аллахом! Подумайте, сколько пленных мы вывезли из Гюрджистана, сколько мужчин погибло в междоусобных войнах, сколько полегло в боях… и все еще не перевелись проклятые гюрджи!

— Разве можно совершенно уничтожить гяуров? Они размножаются, как сорняки, — заметил осман с желтыми зубами.

— Что ты болтаешь?! Аллах все разумеет лучше нас, — ответил Ибрагим. — Если гяуры будут уничтожены, у кого мы станем покупать рабов?..

— Помните, правоверные: поручите ваши дела пророку, и он направит их как надо, — сказал Али-Юсуп. — Я же свои дела давно препоручил ему…

— Воистину, воистину! — подтвердили все.

— Теперь я хочу вздремнуть немного. Ночью мне плохо спалось. Алмасхан, — обратился он к одному из собеседников, — как брата, прошу тебя, иди погляди, как там невольники? Накорми мальчика, подаренного мне пашой. Боюсь, изведется он совсем. Все ревет, проклятый! Если бы он успокоился, то вошел бы в тело, похорошел, и я сумел бы его выгодно продать. Не сомневаюсь, что его охотно приобретут египетские мамлюки. Это — мускулистый, крепкий и вместе с тем живой и ловкий мальчишка. Глаза у него сверкают, как у сокола. Паша рассказал мне, что мальчик чуть не сбежал из крепости.

— Продай его в евнухи, эффенди, выручишь немало, — посоветовал осман с желтыми зубами.

— Ну, скажешь тоже! Зачем в евнухи? У мальчика лицо настоящего воина-мамлюка. Я состарился, занимаясь работорговлей, и хорошо знаю, кого где выгодно сбыть с рук, — ответил Али-Юсуп и положил подушку под голову, собираясь вздремнуть.

Наступило молчание. Одни пили кофе, другие дымили кальяном, третьи спали.

— А здорово нас качает, Ибрагим, — заметил рябой Зайдол и посмотрел через оконце в море. — Ты погляди, какие волны — они то вздымаются, то падают!

— Пустяки! — спокойно отозвался Ибрагим. — Мало ли мы испытали штормов!.. Со дня рождения плаваем. Море и буря так же неразлучны, мой друг, как гром и молния.

— Знаю, но в этом мало утешительного! Не имею никакого желания пережить вторично то, что пришлось мне испытать лет пять тому назад около Самсуна. Однако, если восточный ветер не спадет, нас ожидает, пожалуй, нечто худшее. Черное море дьявольски коварно.

— Ты, Зайдол, постарел и потому начал бояться моря! Хочешь, займемся чем-нибудь? Давай сыграем в нарды! [19]

— Ладно, — ответил Зайдол. — А на что мы будем играть?

— На что хочешь?

— На один куруш.

— Ой, что такое куруш? Мы же не нищие?

— А что ты предлагаешь?

— Если уж играть, то на что-нибудь стоящее.

— А именно?

— Если я обыграю тебя, пусть тот плечистый парень из Ахалцихе станет моим.

— С ума сошел? Что ты мелешь? Опомнись! Он у меня самый видный… и проиграть его в нарды?!

— Да ты что, может, не понял меня?! Я говорю: если я обыграю тебя… Но ведь может случиться, что ты выиграешь?

— А если выиграю, что ты дашь мне?

— Тогда пусть моя длинноволосая Цира будет твоей!

— Пах-пах-пах! — зачмокал рябой, и у него загорелись глаза.

— А!.. Нравится? Неужели она не стоит твоего ахалцихского парня?

— Иф! Если я выиграю и заполучу ее, у тебя, наверно, глаза на лоб вылезут! Клянусь, я не буду мужчиной, если продам Циру, а не возьму в свой гарем! — воскликнул рябой Зайдол. — Но если я проиграю? Тогда вся эта поездка впустую… Плохи будут мои дела, верой клянусь! Убытки, одни убытки… — И Зайдол с досадой покачал головой.

— Солнцем твоим клянусь, ты лучше посчитай мои убытки, если я проиграю! Разве я потеряю меньше, чем ты? При теперешней дороговизне Цира стоит по меньшей мере тысячу курушей.

— Э-эх, будь что будет! Закрою глаза и решусь! Ой, счастье мое, где ты?.. Аллах! — воздев руки к небу, воскликнул рябой.

— Аллах! — взмолился Ибрагим и взял в руки кости.

— Кому начинать?

— У кого меньше выпадет.

Ибрагим кинул кости.

— Ах, у меня два! — крикнул он.

— Уф, шесть! У тебя меньше. Тебе начинать.

— Отлично! — ответил Ибрагим и бросил кости. — Четыре-пять! Это — четыре, это — пять!

— Шесть-пять! — вскрикнул Зайдол. — Это — шесть, а это — пять!

— Два-два! Вот не везет мне! — проворчал Ибрагим.

— А ну-ка, шесть-шесть! Давай, гяурово отродье! — в азарте крикнул Зайдол и бросил кости. — Э-эх, выпало, на несчастье, пять-один, — с огорчением добавил он.

— А-ах! Посмотрите-ка! — воскликнул Ибрагим, сверкнув глазами. — Шесть-шесть! Хвала тебе, Магомет!

— Ва-ах! Поглядите-ка на этого сукина сына, — завистливо промолвил рябой, убедившись, что у Ибрагима действительно шесть-шесть, — ну и бросает, разбойник! А вот и у меня шесть-четыре! На этот раз неплохо, — утешал себя Зайдол, кинув кости.

— Хочешь, чтоб я проиграл Циру?

— Надеюсь на милость пророка! — сдержанно ответил рябой.

— Святой Али! Помоги и отдай в мои руки ахалцихского парня! — взмолился Ибрагим.

— Не ной, играй, — строго заметил Зайдол.

— Да, у тебя дела не ахти какие!., — спокойно ответил Ибрагим и кинул кости. — Шесть-пять! Это — шесть, а это… Нет, стоп… так идти опасно… запрет меня сукин сын… Нет, лучше пойду так… Ну, вот и пять!