Мамлюк

Князь Александр, посмотрев в указанную сторону, побледнел, но постарался не выдать своего волнения.

— Это наш родственник.

— Видно, не здешний.

— Да. Он из Одиши, — ответил князь после небольшой паузы.

— А-а… вот как, — многозначительно произнес священник и, сурово взглянув на князя, добавил: —По лицу вижу, что недобрый это человек.

— Мать уже проснулась, отче, — почти заискивающе сказал князь, быстро встал и вошел в дом; Александру больше ничего не оставалось делать, — он не мог дольше выдержать гневный взгляд священника.

«Ну, теперь мне понятно, что тут затевается! — подумал священник и решительно провел рукой по белой бороде. — Неужели опять приволокли какого-нибудь несчастного? Ничего… сейчас увижу княгиню — все выясню. И пусть отсохнет рука отца Маркоза, если он причастит супругу князя, прежде чем узнает, что здесь делается. Княжич меня никогда не любил, не зря он сын своего отца; но сегодня я прочитал на его лице не только ненависть, но и полную растерянность. Господи, будь мне опорой и защитой, укрепи мой дух!» — молился про себя священник. В это время из кухни до него донеслись голоса.

— Ой-ой, безбожники, изверги! — причитала старая няня. — О, грех-то какой… Где же их сердце?!.

Несколько женщин говорили одновременно. До кухни было довольно далеко, и отец Маркоз расслышал лишь отдельные слова няни. Но и этого было достаточно: он понял, что в доме происходит нечто таинственное, связанное с появлением чернобородого мегрела.

«Неужели князь, поклявшись мне, что он давно не занимается такими делами, опять взялся за свое?.. — с гневом подумал священник. — Но ничего, расплаты ждать недолго: близится судный день!».

Княгиня проснулась, Александра нигде не было видно. Служанка пригласила священника в покои, и он вошел в дом.

Комната, в которой лежала княгиня, была невелика. Маленькое окно скудно освещало ее. У стены на тахте, под шелковым одеялом, лежала княгиня Родам. Перед тахтой был разостлан дорогой стамбульский ковер. У ложа больной на высоком треножнике лежал молитвенник, напечатанный гражданским шрифтом, и стоял маленький серебряный подсвечник с самодельной восковой свечой. Около больной никого не было.

Войдя в комнату, отец Маркоз прочитал краткую молитву и неторопливо приветствовал больную.

— Иагундиса, — слабым голосом позвала княгиня, — подай пастырю стул.

Священник сел, оглядел комнату, взглянул на молитвенник и участливо спросил больную:

— Что с тобой, госпожа? Меня очень беспокоит твоя болезнь. Молю всеблагую богородицу о твоем исцелении.

— Благодарю, отец. Я почувствовала себя очень плохо, и пришлось побеспокоить тебя. Кто знает, жизнь и смерть — дело одной минуты, — тихо проговорила Родам.

Отец Маркоз с сочувствием посмотрел на больную и ласково ответил:

— Так, так, княгиня. Я рад, что в трудные минуты ты обращаешься к богу. «Воззови ко мне, и я услышу голос твой!» — сказал господь. Не сомневаюсь, что бог услышит и тебя, если ты искренне обратишься к нему.

— Я чувствую себя очень слабо, отче.

— Господь укрепит слабых и повергнет во прах сильных. Внимайте слову господа, ибо добр он и милостив во веки веков, — подняв глаза к небу, сказал Маркоз.

— Ох, отче, должно быть, и богу надоели наши прегрешения…

— Таить нечего, княгиня, грехи наши велики, — прервал ее священник, — горы и долы, море и суша, становища неверных и лачуги, приютившие несчастных вдов, вопиют о грехах наших!

— Ты знаешь меня, отец. Я ведь не раз открывала тебе душу в исповеди… Господу богу хорошо известно о моих муках и терзаниях… — Слезы полились из глаз княгини, и она не смогла продолжать.

— Кажется, и ты меня хорошо знаешь, княгиня! Прошло сорок лет с тех пор, как я тебя обвенчал. Тебе ведомо, сколько я имел неприятностей за это время, сколько устраивалось против меня заговоров, даже в твоей семье. Но я всегда был и буду благодарен тебе, так как уверен, что, если бы не ты, меня уже давно не было бы на свете. Да воздастся тебе за это сторицей. Я верю, что ты искренне страдала, когда видела неправедные дела в своей же семье, творимые твоими близкими. Велика должна быть скорбь, которую испытывала ты, честная жена и мать, видя, что твой муж и сын давали убежище похитителям, занимающимся продажей собратьев в страну неверных. Но настали другие времена. Господь смилостивился над нами и ниспослал нам заступника. Ты ведь знаешь, какой суровый приказ издал царь против тех, кто занимается работорговлей? Надеюсь, что приказ этот не останется гласом вопиющего в пустыне. Это уже и сейчас чувствуется. Ныне сеятель почти без опаски идет сеять, а злодей, охваченный страхом, прячется. Я надеялся, что такая перемена обрадует тебя. Но, к несчастью, я вижу, что, напротив, — ты занемогла, плачешь и стенаешь. Недуг твой особенный, и вызван он не телесными страданиями! Скажи мне, что за причина твоей болезни, не скрывай ничего!

Княгиня горько заплакала.

— Тебе трудно ответить: слезы мешают, — спокойно продолжал священник. — Ничего! Слезы — большое утешение, они облегчают душу. Могу ли я сам ответить на свой вопрос? Хорошо, я не стану беспокоить тебя, сам отвечу. Ты ведь знаешь, княгиня, что от моих глаз ничего не укроется! Но ты все же должна сказать мне; кто этот чернобородый мегрел, пожаловавший к вам в гости? Одно несомненно, это недобрый человек!

Княгиня взглянула на священника полными слез главами.

— Не удивляйся, княгиня. Я его уже видел, хотя мельком, но видел, и для меня этого достаточно. Все остальное понятно, во всяком случае для нас с тобой…

— Отче, клянусь Христом, что я… — воскликнула княгиня.

— Зачем мне твоя клятва?! Разве я не знаю, что видеть такого гостя тебе не доставляет удовольствия так же, как и мне? Но ведь я не заболел, хотя его появление не было мне приятно… А вот тебя я вижу в постели.

— Отец мой, ты угадываешь, что творится в моем доме! — отозвалась княгиня.

— Чтобы понять причину твоего недуга, не надо быть сердцеведом. Было бы стыдно, если бы от меня ускользнуло что-либо подобное.

— Как мне поступить, отче? Я между двух огней, — страдальчески произнесла Родам и вытерла слезы. — Нелегко человеку отвыкнуть от того, что стало для него привычным. Ты ведь знаешь, что мой супруг и сын дали клятву Гуриели и царю, что не будут продавать паше невольников. И надо сказать правду, что теперь они все же воздерживаются от этого. Это известно и тебе. Но отказаться совершенно от этого гнусного дела они не в силах. Я поссорилась и с мужем и с сыном, но добилась только одного: тут, в нашем доме, подобная мерзость не будет иметь места. Оба дали мне честное слово, и действительно, уже три месяца они не приводили сюда невольников. Непорочная дева Мария свидетельница этому! А сегодня опять заявился один разбойник, Иудино отродье, бессовестный негодяй!.. Он привел с собой похищенного мальчика — совсем еще малыша, и такого красивого… Горе его злосчастной, обездоленной матери! Я тотчас же подняла крик… Лучше бы я умерла!.. Мужа нет сейчас, он находится в отъезде. А сын, как обычно, начал успокаивать меня, что это в последний раз, что он уже давно обещал потийскому паше добыть мальчика, что деньги получены вперед. Я не поверила ему, сильно разгневалась и вышла из себя. Мальчика я отняла и поручила преданной няне и служанкам… после этого у меня страшно разболелась голова… я потеряла сознание…

— Понятно, понятно, госпожа, мне все понятно. Успокойся! Твое сердце, полное благоволения и любви, да заступится за твоего супруга и сына в час страшного суда, — с волнением произнес священник. — Не скрою, я сразу понял, в чем дело. По лицу твоего сына Александра я заметил, что мой приход пришелся ему не по вкусу, но что мне было делать? Я все же буду просить господа наставить его на добрый путь. Пора, княгиня, чтобы твой супруг и сын перестали заниматься этим позорным делом. Неужели не довольно слез, пролитых матерями в нашей несчастной стране за последнее столетие? Пусть наши сыны и дочери с детства и до конца своих дней живут и трудятся у себя на родине, а покончив с земными делами, пусть и прах свой возвращают родной земле. Передай князю от моего имени, что ему надлежит твердо блюсти клятву и не позорить свои седины недостойными поступками, ибо близится судный день. Князь ведь знает, что господь внял слезам и жалобам нашего народа и даровал ему покровителя. Пусть князь остерегается. Я предупредил его!