Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

Все, как круглые идиоты, смотрят на стол на Червонную Даму и не могут поверить глазам. Я, честно говоря, тоже так увлекся эмоцией, что сам удивился — откуда тут Дама, хоть и сам подложил ее перед сдачей — поверх Туза.

Тут я разлил друзьям по второй и заметил:

— Ну, — Дама… Какая разница? Папку-то он уже — взял!

Заспорили, и я, прекращая концерт, стукнул тут по столу:

— Братцы, о чем спор? Если мы дадим Саше Право всех миловать — сии якобинцы веревки из него станут вить! Вы же сами все видели!

(Через десять лет после того Крещенского вечера я прочел "Пиковую Даму". Я спросил еще у поэта — почему именно такой конец у его повести? Ведь в жизни все было — не так.

На что поэт отвечал, что он, видите ли, хотел описать — чем это, по его мнению — должно было кончиться.

Тогда я спросил его, — понимает ли он — подоплеку этого дела? Пушкин смутился и я пояснил:

— Я — Сашин напарник. Мне ли не знать тайных страстей его Сердца? Я нарочно спросил у него, — хочет ли он проявить свою страсть открыто?

Он задумался и ответил, что это было бы — ему неприлично.

Тогда я предложил ему сделать фарс — для публики. Ведь весь мир для Братьев, — это — мы, и все прочие.

Мы оба знали, что в итоге я должен сделать для него так, чтоб он не имел право миловать. И мог мучить — Во Славу Божию. Мы ж оба знаем друг друга не хуже — облупленных. Но…

Я нарочно выбросил ему Даму. Я — реббе. Я обязан в последний раз дать несчастному Шанс, чтоб уберечь его от Пути Зла… И я взял Грех — на себя, дав ему Выбор: пойти за Глазами по пути Исправления, иль поверить Слуху и Загубить свою Душу.

Он прекрасно понял свой Выбор. И его рвало и тошнило на лестнице потому, что он знал — кому он теперь служит и кому — Служу я. И что нам теперь — вечно следить друг за другом, ибо у нас — разные Хозяева.

Он — не хотел этого. Я — тоже. Ведь мы с ним — напарники…

Пушкин с ужасом выслушал мою исповедь. Потом его затрясло и он прошептал:

— Но почему… Почему Вы допустили для Вашего ж Друга сей Выбор? Зачем Вы сами толкнули его на край бездны? Ведь Вы ж — еврейский Учитель?! Разве Вам не страшна гибель кого-нибудь из Вашей Паствы?

Я долго смотрел на поэта, а потом… Я не знал, как с ним говорить. Это все равно, что слепому расписывать прелести Сикстинской Мадонны…

— Ты — не понял. Я — не Пастырь и не Учитель. Я — реббе. Я не имею Права влиять на Выбор. Ибо Выбор — веление чьей-то Души, как я могу Взять чью-то Душу? Если бы я Выбрал за Сашу, я загубил бы его сто раз вернее, чем… Я… Я — не христианин.

Я не верю в то, что Любовь — так, как вы ее понимаете, хоть сколько-нибудь спасет Мир. Иначе в Мире не было б столько Зла… Зло ж возникает по Выбору чьих-нибудь Душ. И даже если я, иль кто другой — лишит сии Души их Выбора (как сему учил Ваш Христос) — Зло уже не исчезнет. Оно родилось от того, что…

Все, что я мог сделать для Саши — дать ему Зеркало, в коем он увидал свою Душу. И она ему — не понравилась…

Дальше — опять его Выбор. Он может следовать велениям этой Души, а может — хоть как-то излечить, иль утешить ее. Но это опять — его Выбор. Понимаешь, — Его!

Я помню, как изменилось лицо поэта. Он долго смотрел будто бы внутрь себя и потом вдруг спросил:

— Так чем же закончилось дело Туза и… Дамы?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Надобно спросить у самого Чернышева. Я теперь ему враг и беседовать о том — я не смею.

Единственное, что я знаю, — в ходе допросов никого не пытали и нисколько не мучили. Еще, — повесили лишь пятерых…

И это — хороший знак. Может быть, — я в чем-то все-таки выиграл… Не у Саши… Нет.

У того… У Нечистого".)

Простите мне сие отступление, — я объяснял Сашину суть. Пока я был в лазарете, Саша успел "пообнюхаться" и я попросил:

— Покажи-ка девиц — полюбезнее. Да — с изюминкой. Чего попусту время терять…" — тут мы вошли в залу для танцев и я увидал двух самых прекрасных женщин, коих я когда-либо видел.

Одна из них была истинной белокурой валькирией с самыми прекрасными формами, кои только могут пригрезиться нам — мужикам. Сильный пол вился вокруг, пытаясь хоть как-то обратить на себя ее взор, но он — цвета зимней холодной Балтики, цвета глаз моей матушки — безразлично скользил мимо них…

Рядом с ней сидела вторая. Среднего роста и хрупкого телосложения. Если внешность блондинки была явно "нордической", шатенка явно происходила из более южных широт.

Волосы ее были коротко — "по-лютерански" пострижены, а из всех украшений — одна золотая цепочка, на которой обычно вешают нательный крестик. Все ее одеяние не стоило и одного камушка на пальце валькирии, но была в ней — изюминка.

Я подошел к дамам и, целуя руку сестре, спросил у нее:

— Какими судьбами? Я думал, ты со своим… Как он?

— Все вы мужики — одним миром мазаны. Сулите горы, а как занялись чем-нибудь, так и — не подойди! Ему теперь не до нас… Наигрался в солдатики, теперь бредит охотой — как маленький…

Я понимающе кивнул головой. Иной раз, чтоб крепче привязать к себе мужика — надобно оставить его. Главное достоинство женщины, — не мешать.

— Не горюй, — главное ведь — здоровье. Сыщем другого…

Сестрица вяло махнула рукой, показывая, что не придает значения утешениям и с видом заправской бандерши, хвалящей "товар" клиенту, по-хозяйски хлопнула товарку по заднице:

— Знакомься. Элен. Прекрасная Элен. Не берет с мужиков ни пфеннига. Сами ползают за ней на коленках, но у нее — извращенные вкусы.

Я люблю приводить сей пример на лекциях в Академии. Что вы можете сказать об этой дискуссии?

Я доложил вам все нужные факты, чтоб вы могли сделать осмысленный вывод. Не можете? Хорошо. Вот ответ.

Нужна большая причина, чтоб пересечь Ла-Манш посреди "континентальной блокады". Я спросил у сестры, что случилось? Почему такой риск? Что с резидентом?

Дашка отвечала, что в посольстве "певец", — прошли аресты среди наших в Лондоне, а канал связи провален. Резидент просит подмоги и выяснения обстоятельств. Кроме того, — Артур не может начать операцию в Португалии тотчас и она перенесена на год, — вторжение планируется — будущей осенью. Пока ж — нету сил.

Я сказал ей, что у меня тоже плохо, — нужна крыша. Еще я приказал ей не высовываться и срочно выбыть из Лондона, — желательно ко мне — вдвоем что-то придумаем.

Она тут же порекомендовала мне девицу, указав, что Элен не имеет опыта с подготовкой, но — талантлива и схватывает все на лету. А самое главное, она даст мне крышу, коя не по зубам "местной публике.

Все это было сказано в присутствии ста человек и мы тут же "порвали связь", — теперь вы можете оценить класс работы Третьего Управления. Врагам есть за что — нас уважать и бояться.

Я поклонился Элен и тихо, но со значением, спросил ее:

— Что же вам нравится, прелестная незнакомка? Все в моей власти…

Элен чуть фыркнула краем рта, как — породистая лошадь и с легкой улыбкой отвечала на чистом древнееврейском:

— Задача проста — понять, что я говорю и доказать, что имеешь право понимать, что я говорю. И это же право должно быть у твоей матери, а также матери ее матери и так далее — до самой Евы.

Я чуть не упал от того, сколь легко Элен говорила на сем языке. К счастью, Бен Леви учил меня с сестрой Торе, не ища легких путей, и я смог ответить:

— Ну, о моей родословной ты могла бы узнать и от Дашки. Мои ж доказательства я покажу тебе в другой раз. Но какое имеешь Право — Ты осквернять Писание, оставаясь трефной свиньей?! По-моему — так сие называется", — я глазами указал на ее цепочку с крестиком.

По лицу Элен разлился какой-то совершенно радостный и в то же время стыдливый румянец, будто ее уличили в чем непотребном. Тут она почти шепнула по-нашему:

— Коль ты мужчина, проверь сам, — насколько я — трефная. А побоишься на том и простимся.

Тогда я под изумленное аханье светских дам и кряканье офицеров, приложился с поцелуем к открытой груди Элен и — будто случайно губами прихватил золотую цепочку и потянул….