Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

А "Молчалина" злые языки съели чуть ли не с потрохами. Но он — сам виноват. По жизни.

Так вот и наша беседа кончилась — грустнейшим образом. Когда наше молчание к нему (я сел пить с друзьями, а Нессель — сидеть меж нас, как забытая клизма) стало попросту неприличным, он наклонился к моему уху и очень громко — на всю комнату прошептал:

— Откгою вам мою стгашную тайну! Я — евгей!

Стакан с водкой чуть не выпал из моей ослабевшей руки. Петер сделал вид, что это — не для его ума, а Андрис подчеркнуто громко зашуршал вощеной бумажкой, отрезая кусок запеченой говядины. (Я с детства не ем свинины.)

Когда я пришел в себя, я, поманив эту гниду ближе, шепнул в ответ:

— Так уж и быть, — открою Вам и мою самую страшную тайну. А я — нет!" — нужно было слышать как громко и обидно заржали мои Петер с Андрисом, чтоб понять, как вмиг переменилось лицо Нессельрода…

В тот вечер Нессель не мог более оставаться среди нас и пулей вылетел в коридор, чем вызвал новый взрыв смеха. (Случайные люди на лестнице, увидав все это, тоже не удержались от хохота.) Вот такие сотрудники работали в нашем посольстве!

Дня через три в посольстве был новый бал. А где еще дамам "искать объект", а нам — волочиться за дочками, иль женами якобинцев? Работа такая…

Мы обязывались ходить на танцульки — по долгу Службы. Нашим "Вергилием" по кругам сего рукотворного ада стал Чернышев. Он со мной был в Колледже, но по Крови своей — "с Польского Роду" для него не стояло трудностей с католичеством. Отношения наши так и сложились, — бывшими одноклассниками, игравшими роль "добрых знакомцев", но… Иным стоило знать, что в Колледже мы (мягко сказать!) немножечко враждовали.

Такова была суть "политики Александра": не имея чисто русских агентов, коим он мог бы без памяти доверять, Государь любил посылать двух разведчиков — католика с протестантом. Чтоб они помимо собственных миссий присматривали за напарником. Нервировало это ужасно, но и дисциплинировало.

Как я уже доложил, это был для меня — не первый напарник. Но, как показал опыт, — лучший. В отличие от Воронцова, много нагадившего мне на Кавказе, Чернышев оказался больше "службистом" и не ревновал меня к "миссии.

С другой стороны, — я ни на миг даже не сомневался: стоит мне "закрутить с жандармерией", иль что еще — Чернышев первым всадит шпагу мне в спину и… Рука его не дрогнет при этом.

Чего я в жизни не ожидал — когда в жандармерии укрепились мнения обо мне и до провала остался какой-нибудь шаг, Чернышев сумел "стянуть на себя одеяло", был арестован и провел целый месяц в жандармском застенке. (Его выслали из страны как "персону нон грата" сразу после моего ареста.)

Жандармерия не желала признать, что месяц потратила на "сосание пустой соски" и обвинение Саше так и не было выдвинуто. Ну, — а пара сломанных ребер, да чуток отбитая печень — мелочи в ремесле. Главное, — противник не смог ничего доказать.

Когда я "в железах" вернулся в Россию, Саша был с теми, кто встретил меня у причала. Мы просто обнялись, расцеловались и… Я еле ходил после раны на горле, Саше не стоило обниматься после жандармских допросов — так что мы не очень-то тискались.

Был удивительный день, — только что прошел дождь и пахло родимой Ливонией: морем, осеннею сыростью и — немножечко тлением. Странно, я никогда не считал Санкт-Петербург своим родным городом, а тут…

Недаром во Франции правил Король-Солнце, а символ страны астрологический Лев. Во Франции я всегда страдал от жары и немыслимой духоты, а тут — живительный холодок милой Осени… Едва заметными капельками моросит дождь и они будто капельки пота проступают на кандалах…

Когда сбили оковы, я долго тер затекшие руки и всем телом пил живительный дождь после тьмы тюремного трюма. Я люблю Осень и Велса — Бога Осени и Осенних дождей. И я ненавижу Перконса и его жаркое Лето. Возможно, мое отношение к Франции берет начало и — в этом.

В сей прекрасной стране слишком жарко, душно и потно на мой характер. (А на Руси слишком сухо, морозно и холодно.)

"Всяк кулик свое болото хвалит", но мы ни разу не лезли ни к французам, ни — к… Так что — всем им надобно в наших болотах?

Но я отвлекся…

В тот день на дороге — домой, к тихому зданию на Фонтанке, я спросил у напарника:

— Меж нами не могло не быть розни… Зачем же ты "потянул не свое"? После всего, что было в Колледже?

Поляк и скрытый католик усмехнулся в ответ:

— Ты был на шаг ближе. Я тоже мог сделать что-то подобное, но позже… А дорого яичко — к Христову дню.

Цель оправдывает Средства. Из нас двоих только ты мог достичь Цели, стало быть мой арест…

Я не люблю тебя и не строю иллюзий по твоему поводу. Ты, конечно, немножечко вырос: научился прятать клыки, да острые когти… Иные уж думают, что ты — круглый интернационалист, но я помню тебя — маленького. И потому я знаю, — за что мои предки умирали при Грюнвальде и жгли вашу Ригу…

Ведь черного кобеля — не отмыть добела. Иль нет — Тиберий?

Я вздрогнул. Сей человек помнил мое коллежское прозвище. Прозвище, данное мне католиками. И я осознал, что мы — враги. Государь знал — кого ставить в напарники, чтоб они не снюхались за монаршей спиной.

— И все ж ты дал арестовать себя — за меня?!

Поляк, иезуит и несомненный католик с мукою посмотрел мне в глаза:

— Почему тебе так везет? Я из кожи лез, в струнку втягивался, чтоб на йоту приблизиться к Миссии! А ты — надрался до чертиков с одною свиньей, переспал с другой, третьей — и тебя уж вводят в такие сферы… А там преступление за преступлением! Против всех законов — человечьих и Божеских!

И после всего — ты Добился. Ты получил доступ к важнейшим тайнам противника. Ты — вербовал самых важных из них… Стало быть — ты, а не я, праведник, верней исполнял нашу Миссию! За что?! За что, — тебя Тиберия больше любит Господь?

Я не знал, что ответить. Что тут можно сказать? "Ты — хреновый разведчик?" Это — не так. Саша всегда был лучше меня и в Учении и в Работе.

"Ты не умеешь входить в доверие к людям?" Опять — не то. Меня обожают немногие. Люди моего круга, — "нацисты", "северные евреи", Академики, жандармы и… мужики. Всем остальным по душе — Чернышев. Он — порядочный, исполнительный и (чего греха таить!) обязательный. А я за все время моего сенаторства побывал в том же Сенате — раз десять. Каждый раз — выступал там с докладом. Всякий раз доклад кончался скандалом…

Я никогда не скрывал от сенаторов, что они — не важней дурных газов от моего таксуса Вилли. Любого из них я могу взять по абстрактному обвинению, докажу вину и присужу посадить на кол на турецкий манер! А все остальные сенаторы единогласно поддержат это решение и будут рукоплескать под вопли несчастного на колу…

И уж тем более я могу на глазах у них всех подтереться любым их решением, ибо реальную Власть в Империи имеют не Сенат, и не Канцлер, но Тайный Совет. А там у меня — один из трех решающих голосов. Два других у Государя и у Сперанского. Недаром же Государь хозяйствует над Первым, Миша Вторым, а я — Третьим Управлениями Канцелярии Его Величества. А чем управляет Сенат и сенаторы?!

Этого сильно не любят. А вот Саша делает вид, что от сенаторов что-то зависит. Так что…

Я не знаю, — почему мне всегда больше везет. Видно, — такова Божья Воля. Но и тут…

Саша — весьма набожный человек. Он — истый католик. Послушать его, так — каждый обязан подставлять еще щеку… Его Господь — Воплощенье Любви, Нежности и Всепрощения… Еще бы — принять Муку за весь Род Человеческий! Да только — не Верю я в этого Господа.

Я вырос в иудаистско-лютеранской семье. Матушка моя — иудейка. Из "академических". Поэтому к Господу она всегда относилась хоть с пиететом, но и — легкой иронией.

Отец — ревностный "нацист" протестант. В лютеровом учении сказано, что каждый обязан восхвалять Господа на родном языке, сообразно — народным обычаям. Поэтому Карлис наряду с Господом верил и в Велса — Повелителя Осени, и Ель — Королеву Ужей и все прочее — во что испокон веков верят балты.