Над бездной

— Пой, Нарцисс, песню про Нарцисса, которую у меня пел твой друг.

Взяв дрожащими руками несколько аккордов, Нарцисс запел:

Это был переложенный в стихотворение миф о себялюбце Нарциссе, который, никого не любя, только увлекал своею красотою и обманывал нимф. Одна из них, Эхо, до того страдала от безнадежной любви, что все её воздушное существо растаяло и от нее остался только один голос, откликавшийся Нарциссу в лесной глуши. Боги наказали эгоиста: он влюбился в самого себя и был осужден сидеть на берегу потока в лесу и смотреть на свое лицо, отраженное в воде, пока не превратился в цветок нарцисс.

Отшельник пел свою песню раздирающим уши голосом, похожим больше на карканье вороны или скрип колес, чем на мелодию.

— Что ж ты поешь, точно преступник на пытке? — спросил старый претор, пытливо глядя на певшего исподлобья.

— Мой товарищ нездоров, господин, — сказал Электрон, взял лютню, весело вспрыгнул на другой стол, стоявший у стены, и, приняв живописную позу, как на сцене, сидя на столе и свесив ноги, запел звонким, мелодичным альтом миф об Альционе:

Стоявший в углу Нарцисс, как очарованный, смотрел на веселого, вдохновенного певца, не сводя глаз. Никогда еще Электрон не пел так хорошо в его присутствии. Молодой хорист, сидевший на столе с лютней в руках, то гордо закидывал свою хорошенькую головку, украшенную черными локонами, назад с царственным величием, то низко опускал ее, глядя на пол печально, точно настоящая Альциона над волнами моря. Его возгласы припева «Кеикс! Кеикс!» были похожи на крики птицы-буревестника, но звучали такой страстной любовью, тоской и нежностью, какие свойственны только любящему сердцу женщины, тоскующей о любимом человеке, покинувшем ее. Его тонкие пальцы с неподражаемою грацией перебирали струны лютни.

Это был человек, способный очаровать каждого, кто бы ни взглянул на него в эту минуту его вдохновения.

Пропевши, как Альциона бросилась в море на приплывший труп своего мужа, Электрон спрыгнул со стола и простерся на полу, продолжая пение. Вдруг он вскочил и начал носиться легкими прыжками по пещере, подражая птице-буревестнику, в которого боги превратили Альциону и ее ожившего мужа.

Нарцисс с испугом подошел к выходу и выглянул сквозь плюш; ему в эту минуту, под влиянием чар песни, показалось, что над пещерой в самом деле разразилась буря, — до того грозен был мотив пения Электрона.

Наконец хорист остановился перед претором и грозно заключил свою песню:

Старый воин все время плакал, не касаясь предложенного ужина. Вынув кошелек, полный золота, он подал его певцу, сказав: — Приходи ко мне чаще!.. ты будешь играть у меня на лире моей умершей дочери… Хочешь жить у меня? — сказал он певцу, подумав.

— Нет, господин, — ответил певец, — я не покину товарища.

— А давно у тебя этот товарищ?

— Несколько месяцев, господин.

— Поссоришься с ним, — приходи ко мне. Дружба гистрионов не прочна.

— Это не гистрион по профессии; он мой ученик, но больше занимается разными работами. Мы все умеем делать, господин претор: и шить, и писать, и рисовать, и клеить.

— И мебель делать?

— Да. Мы сами сложили из камней наш очаг, сами сделали эту деревянную посуду и мебель.

— А лиры делать умеете?

— Умеем и это.

— Настрой же лиру моей дочери; приди за ней завтра.

Старик лег на постель и скоро уснул.

Уснул и певец. Нарцисс всю ночь не смыкал глаз, улегшись снаружи около пещеры; ему не раз приходило в голову желание бежать от своего друга и ужасного претора.

На рассвете старик ушел.

— Теперь я понимаю, Электрон, почему тебе так щедро платят, — сказал Нарцисс другу за завтраком.

— Я сумел угодить Семпронию пением той самой песни, которую пела его дочь перед смертью в помешательстве.

— Люцилла умерла, если даже корсары ее вынули из воды; умерла от помешательства.

— Помирись же наконец с волей Рока!.. довольно тосковать о невозвратном!

— Теперь, милый друг, я даже в пещере не сниму больше моего парика. Претор, заставши меня врасплох, как вчера, снимет с меня голову; убьет он и тебя за дружбу со мною. Отчего, скажи мне, ты никогда прежде не пел так хорошо, как вчера?

— Артист не должен мотать свои голосовые средства, как деньги. Я берегу мой голос. Для тебя и деревенских я пою, как канарейка; для богатой публики, — как соловей.

— Скажи мне, ты знаешь все семейные тайны претора?

— Да, почти все.

— Удивительно!

— Я знаком с его семьей давно. Когда-нибудь и ты узнаешь причину моей близости к этим людям.

— Несчастная семья!

— Гонимая Роком.

Оба замолчали, тяжело вздохнув.

В эту минуту Нарциссу показалось в лице его друга странное сходство с лицом Люциллы в глазах и профиле. Новое предположение мелькнуло в его мыслях, но он не посмел его высказать: Рамес или Электрон есть незаконный сын старика, брат Люциллы.

К вечеру певец принес в пещеру золотую лиру погибшей Люциллы для починки и еще материал для трех новых лир домашнего оркестра сенатора.

Эти древние лиры делались вначале так — снятый с быка череп вычищали и высушивали, не спиливая с него рогов, покуда они еще не совсем, окоченели после смерти животного, стягивали веревкой, сближая немного между собою. Потом подпиливали череп таким образом, чтоб лиру можно было поставить; образовавшуюся под лобною костью пустоту заделывали куском дерева или металлической пластинкой, просверлив отверстие для лучшего отражения звуков, резонанса. Вместо веревки прилаживали между рогами прочную перекладину и натягивали струны из жил.

Лиры делали также из бараньих и козлиных рогов. Струны также натягивали различно: вдоль или поперек.

Впоследствии, при развитии и улучшении музыкального искусства, стали делать дорогие лиры из дерева с мозаикой и металлические, с металлическими же струнами. Такие лиры назывались кифарами. Играли на них различно: просто пальцами, маленьким смычком вроде ткацкого челнока и согнутой палочкой.