Ненависть к тюльпанам

Я даже не любил держать вас за руки, переходя через улицу. Всегда можно определить чувства человека, взяв его за руку. Так вот ваши руки не любили меня!

14

Летом 1942 года, как раз в то время, когда отцвели все жёлтые цветы, евреям приказали пришить к одежде жёлтые шестиконечные звёзды со словом JOOD, еврей, написанным буквами, похожими на иврит. В добавление к нанесённому оскорблению, евреи ещё должны были заплатить по четыре цента за каждую такую звезду, причём разрешалось приобретать не более четырёх штук на человека.

Перемещаясь туда-сюда по городу, я слышал, что говорили люди о жёлтых звёздах. Вначале были случаи возмущения и призывы не надевать звёзды, чтобы немцы не могли определить, кто есть кто. Но это осталось только разговорами. Не нашлось ни таких смелых, ни таких глупых!

Завидев людей со звёздами, прохожие проявляли всевозможные эмоции: удивление, потрясение, огорчение, злобу. Некоторые считали себя обманутыми теми, о ком прежде не знали, что они — евреи: «Они могли бы упомянуть об этом! Но нет, они скрывали это! Мы не можем доверять людям, которые настолько скрытны! Ведь они наверняка скрывают что-нибудь ещё!»

Однако оставались и другие, открыто приветствовавшие на улицах своих еврейских друзей, пока не заметили, что тем самым заставляют их чувствовать себя в ещё большей степени изгоями.

Хуже всего получилось в смешанных семьях, где, например, отец был обязан носить на одежде звезду, а мать и дети — нет.

У меня тоже появились неприятности со звёздами, но не такие, как у евреев.

Моя проблема заключалась в том, что звёзды понравились близнецам, и вы требовали, чтобы я достал звёзды и для вас тоже.

— Мы хотим жёлтые звёзды! Мы хотим жёлтые звёзды! — твердили вы хором.

— Вы не можете носить звёзды, вы не евреи!

— Нет, мы хотим! Мы близнецы и мы евреи!

— Нет, вы протестанты!

— Мы хотим звёзды! Мы хотим жёлтые звёзды!

На одной из прогулок с близнецами в парке я встретил нашего школьного учителя, который, дымя своей трубкой, быстро шёл по тропинке. Хотя это был всего лишь учитель математики, я попросил его — не объяснит ли он вам обоим, почему вы не можете носить звёзды.

Он присел на корточки, продолжая попыхивать своей трубкой.

— Вам нельзя надевать звёзды! — сказал он.

— Почему нельзя?

— Потому что вы не евреи!

— Что такое евреи?

— Евреи — это такие люди, которые не верят, что Иисус Христос является Божьим Сыном!

— Что же думают евреи о том, кто такой Иисус? — спросил я.

— Они считают его обычным евреем!

— Почему? Разве он еврей?

— Конечно, ведь его мать и отец были евреями!

— Если оба родителя евреи, то и их дети евреи, так говорят немцы! — воскликнул я.

— Да, это так!

— Так значит, если Иисус появился бы здесь, его бы тоже заставили носить жёлтую звезду?

— Видишь ли, я думаю, что он был бы вынужден! — подтвердил математик, выпрямляясь.

Наблюдая, как он удаляется от нас по гравийной дорожке, я был сконфужен более, чем когда-либо.

— Мы хотим жёлтые звёзды! Мы хотим жёлтые звёзды! — опять завопили вы оба в один голос.

— Ладно-ладно! — отмахнулся я. — В следующий раз получите их!

Ты и Ян выглядели возбуждёнными и счастливыми, когда я привёл вас домой, чем вызвали улыбку нашей матери, и она дала нам по яблоку.

В тот же вечер, отправляясь ко сну, я заметил, что мать о чём-то говорит отцу, и понял, что разговор шёл обо мне. Отец поглядел на меня с интересом, ещё без любви, но какими-то новыми глазами.

Я сделал две маленьких звезды из старой жёлтой пелёнки и написал на них чёрными чернилами слово JOOD. Вас обоих я заставил дать обещание — никогда никому не говорить об этом и не просить надевать их, пока мы не окажемся в самом глухом конце парка.

Маленькие рёбрышки прощупывались под вашими рубашками, пока я пришпиливал на них звёзды, а вы стояли в оцепенении.

Я так и не знаю, почему жёлтые звёзды приводили вас в такой восторг. Насколько я мог видеть, им не уделялась какая-то особая роль в ваших играх. Вам было достаточно просто обладать ими.

Чем радостнее были близнецы, тем удручённее становился я, воображая себе все возможные бедствия.

Любой нацист в чёрной униформе с красными эполетами может заметить нас во время прогулок и спросить, не мои ли это братья? Я отвечу — да, и тогда он спросит — где же моя звезда? Я отвечу, что потерял свою, а он скажет — пойдём к тебе домой, и я объясню твоим родителям, где им нужно её купить.

А если я скажу ему правду, что близнецы только притворяются евреями, он разорётся: «Ах вот как! Притворяются евреями! Да это ещё хуже, чем быть ими! Ну я покажу тебе, что значит притворяться евреями!»

В то лето евреев уже сгоняли на сборные пункты и отправляли в Германию и Польшу на принудительные работы. Ходили слухи, что там их заставляли работать на износ, как старых лошадей, и что там они гибнут.

Тогда же евреи начали скрываться, уходить на дно — такое появилось выражение.

Иногда на улицах можно было встретить целые еврейские семьи, напялившие в жаркий июльский день по пять слоёв одежды. Без лишних объяснений было понятно, что они направляются в потайное укрытие; прохожие старались не смотреть на них.

Я опасался, как бы Кийс не появился случайно в парке и не увидел близнецов.

Тогда он мог бы высказаться: «Вот так семейка! Дядя — в нацистах, сам — доносчик, братья прикидываются евреями! Отчего бы вам не попытаться быть просто порядочными голландцами! Ну да это напрасная трата времени! Вы же не сможете стать теми, кем никогда не были!»

К счастью, хотя Кийс и жил близко к парку, я никогда его там не встречал.

Боялся я даже евреев. Меня пугало, что какие-нибудь сильные евреи, например боксёры, расквасившие нацистам носы в том кафе-мороженом, проходя по парку и завидев поддельные звёзды, решат, что мы потешаемся над ними, и начнут колотить меня своими твёрдыми, как металл, кулаками.

Но и это тоже не случилось. Ничего не произошло из того, что я пытался предвидеть. А то, что произошло, я никогда и не мог предугадать!

Я обращал внимание только на тех людей, от кого ожидал неприятностей себе или близнецам, но эти двое, появлявшиеся с некоторых пор, совсем не интересовались нами. Обычно они обнимались и целовались, как будто находились дома за опущенными шторами, отвлекаясь иногда, чтобы испуганно оглядеться вокруг — не подглядывает ли кто-нибудь за ними?

Порой они спорили, и я слышал их голоса, не разбирая произносимых слов. Казалось, что они разговаривали не по-голландски.

После споров она часто плакала, а он снова обнимал её, хотя однажды он дал ей пощёчину.

На ней всегда были одни и те же светло-синее платье и шляпка. Длинные каштановые волосы выглядели так, будто их только что причесали.

Мужчина был коренастый, с цыганского вида усами, одетый в тёмно-синий костюм, явно великоватый для него, так как он постоянно подтягивал рукава к локтям.

Мужчина много курил. Оба носили жёлтые звёзды, которые они пытались прятать: ведь евреям не разрешалось посещать парки! Для этого он снимал свой пиджак, женщина надевала лёгкий свитер.

В тот день мы пришли в нашу часть парка, и я сунул руку в карман, чтобы достать звёзды для братьев. С ужасом я обнаружил только одну звезду! Уходя в спешке из дома, я не проверил — обе ли у меня с собой.

Если я выронил звезду между домом и парком, то это не беда, можно изготовить другую. Но если это случилось дома, то головомойка неминуема. Я попытался сочинить какую-нибудь правдоподобную историю для матери, но близнецы своим нытьём не давали сосредоточиться:

— Мы хотим наши звёзды! Мы хотим наши звёзды!

— Сегодня у меня только одна звезда. Вы будете носить её по очереди!

— Я первый! — закричал Ян.