Ненависть к тюльпанам

Редкие прохожие старались держаться поодаль, и их тревожные взгляды говорили, что они не ожидали от меня ничего хорошего.

Я уже был на середине моста, ведущего к нужному мне дому, как голос из-за спины окликнул меня:

— Стоп, парень!

Я остановился, но не повернулся кругом, а лишь слегка ссутулился, изображая подчинение, но, главное, чтобы скрыть конверт.

Он обошёл меня и встал спереди. Пожилой немецкий солдат с глубокими морщинами на лице.

— Куда идёшь?

— Домой!

— Что ты делаешь на улицах так поздно?

— Я навещал мою тётю!

— Навещал? Один?

— Отец на работе, мать сидит дома с моими младшими братьями. Но родители хотели, чтобы моя тётя поскорее прочла вот это! — Я выхватил письмо от дяди Франса из кармана.

Солдат разглядел штемпель немецкой полевой почты.

— Оно от брата моей матери! От моего дяди Франса! Он сражается с коммунистами! Он воюет в России!

Не знаю, как выдержали мои нервы. Солдат какое-то время стоял молча в ошеломлении.

— Ну что ж, удачи ему!.. — Он легонько подтолкнул меня в моём направлении.

Не оглядываясь назад, я помчался, словно подхваченный порывом ветра; луна зашла за облака.

Женщина ждала меня в тёмном коридоре, одетая в то же самое светло-синее платье. Она прижала меня к себе, как будто мы были давно знакомы, потом опустилась на одно колено.

Снова я увидел, какая она красивая, за исключением зубов.

Вручая ей конверт, я хотел рассказать, как Провидение побудило меня взять письмо дяди Франса и как оно спасло меня на мосту, и это должно означать, что Бог наблюдает за мной и за ними тоже!

Но для меня оказалось слишком трудно сказать всё это по-немецки, да и не было времени для рассказов.

Она открыла конверт и с серьёзным выражением лица проверила содержимое. Казалось, что обо мне забыто. Но секунду спустя она с грустной улыбкой протянула мне маленький свёрток, перевязанный шнурком.

Даже сквозь бумагу я почувствовал аромат лавандового мыла!

— Спасибо вам! — сказал я.

— Нет, это тебе спасибо! — ответила она.

Я побежал домой.

— Ты работал? — спросила меня мать.

— Да, работал!

— Почему же ты не кладёшь деньги в банку?

Я подошёл к ней и сказал:

— Закрой глаза!

Ночью, когда отец вернулся с работы, я слышал, как смеющаяся мать возбуждённо говорила ему:

— Понюхай меня! Понюхай, как пахнут мои волосы и кожа!

16

Это была зима Сталинграда.

Письма от дяди Франса перестали приходить. В беспокойстве за его жизнь мать опять и опять перечитывала последнее полученное письмо. Впервые за всё время она спросила отца — что сообщали по радио его друзья?

— Не так-то просто объяснить! — ответил он. — Если Германия выиграет это сражение, то Россия окажется разрезанной надвое. Если же победит Россия, то Гитлеру несдобровать!

Временами я молил Господа, чтобы мать получила письмо: «Всего лишь одно письмо! Только бы она узнала, что её брат ещё жив!»

Иногда же, начав с такой просьбы, я терял контроль над своими мыслями и переключался на выпрашивание у Бога мотоцикла с коляской.

Мой отец, одетый в шлем и перчатки, вёл бы мотоцикл, а я сидел бы в коляске, тоже одетый в шлем и перчатки!.. Проходя на большой скорости крутые повороты, коляска приподнималась бы над землёй, а отец смотрел бы на меня — всё ли в порядке? — и подмигивал бы мне, понимая мой восторг от такой жизни! Мы заезжали бы в дальние деревни, где меняли бы у крестьян украшения и табак на картофель, ветчину, яблоки, молоко, сыр… И при каждой остановке отец представлял бы меня всем:

— Это мой сын Йон!.. Мой мальчик Йон!.. Мой Йон!..

Однажды раздался стук в дверь, и я, в полной уверенности, что почтальон несёт письмо от дяди Франса, которое я так усердно выпрашивал, побежал открывать.

Но за дверью стоял Кийс, чему я настолько удивился, что даже забыл огорчиться из-за отсутствия письма. К тому же, как раз в этот момент он чихнул, да так сильно, что буквально согнулся пополам и этим рассмешил меня.

Кийс тоже рассмеялся и тут же чихнул вторично, отчего мы оба захохотали ещё громче, развеивая воспоминания о былых неприятностях.

— Туда или сюда! — сказала моя мать, не желавшая терять комнатное тепло. — Не стойте на пороге, чихая и смеясь! — Но даже она улыбнулась при виде этой сцены.

Я схватил куртку и шапку, и мы прошлись немного по улице, прежде чем он начал:

— Я пришёл специально для… — но конец фразы утонул в чихании.

— Какое-то дурацкое чихание! Началось сегодня утром и никак не прекращается!

— Может, лучше войти в дом?

— Да нет, ни к чему! Ладно, я пришёл по особой причине! Ты ведь знаешь Мартина, который живёт на вашей улице?

— Конечно! Он однажды предупредил меня об облаве по сбору меди!

— Точно! Так вот, сейчас я предупреждаю тебя о нём! Немцы схватили его, когда он выполнял поручение, притащили к себе и поступили с ним так, как они обычно делают в этих случаях! Теперь он признаётся во всём, рассказывает им — кто против немцев, кто прячет евреев!..

Известие прозвучало совершенно неправдоподобно! Мартин был приятный парень, прекрасный спортсмен, да и просто — порядочный голландец.

— Так что же, Кийс, ты теперь предупреждаешь жителей вокруг?

— Вот именно! Хочешь помочь?

— Хочу! Только подожди здесь, я сбегаю на минутку домой!

Через минуту я вернулся с лопатой на плече.

— Это ещё зачем? — спросил Кийс.

— Если немцы увидят нас, идущих от дома к дому, то могут что-нибудь заподозрить. А с лопатой — мы просто ищем пару ребят помочь подзаработать очисткой ступенек от снега! Кто знает, может, нам повезёт заодно добыть несколько гульденов!

Кийс смотрел на меня с удивлением и восторгом.

Предупреждая людей, мы попутно болтали и смеялись — старые друзья всегда рады позабыть свои раздоры.

— Говорят, русские здорово побили немцев в Сталинграде! — сказал Кийс.

— Ты думаешь, Гитлер теперь сдастся?

— Вряд ли! Русские будут гнать немцев через всю Европу до самого океана, прежде чем такое случится!

— Но ведь тогда русские окажутся здесь! — воскликнул я.

— Нет ничего хуже немцев!

Домой я вернулся поздно. Нам удалось даже заработать немного денег, сгребая снег.

Мои родители видели, как я промаршировал через всю комнату к банке из-под какао. Звяканье падающих монет было приятно, как всегда, но запах какао уже давно исчез.

Наутро я поднялся рано. Этот день начинался неплохо. Солнце пряталось за множеством светлых облачков. На тротуарах не было ни гололёда, ни слякоти.

Лучшим событием дня стала возможность помочь отцу, хотя я заранее не знал — в чём? Мы вместе тянули салазки, груженные холщовым мешком, полным лязгающих металлических инструментов. На пути нам встретился господин де Бойер, работавший до войны мясником. Его нос был густо покрыт сетью красных вен, как будто с него содрали несколько слоёв кожи.

— Армии фон Паулюса — капут! — объявил он моему отцу, озираясь вокруг, хотя поблизости не было видно ни души. Имя этого генерала было мне знакомо из разговоров взрослых о Сталинграде.

— Капут — это хорошо! — ответил отец с лёгкой улыбкой.

— Что везёте? — поинтересовался де Бойер, кивнув на салазки.

— Вчера вечером освободили дом на Фолькстраат, очистили его от евреев. Мне сказали, что там внутри осталось много дерева, пригодного на дрова!

— Кто-то донёс в полицию?

— Это я не знаю!

— Ну, до встречи! Если вам понадобится какая-нибудь дополнительная еда, то я теперь работаю в хорошем продуктовом распределителе, на складе номер шесть! — сказал де Бойер и похлопал меня по плечу. — Молодец, помогаешь отцу!

Когда мы отошли подальше, отец сказал:

— Часть дров для нас и часть — для моей кузины Хелены. Она больна, а её муж отправлен на принудительные работы в Германию, и некому помочь ей и её малым детям.