Unknown

Кошон быстро перекрестился. Мир уже создал сам себя себя, ломать его – дело опасное!

И если глаза епископа не обманывали, герцог Филипп, говоря: «Я тоже хочу разобраться, что представляет из себя эта девушка», уже готов был принять её образ мыслей и ступить на путь праведности. Вот в этом-то и таилась главная опасность! У девицы есть дар убеждать даже таких родовитых циников, как герцог Бургундский! А судя по тому, какое участие в судьбе этой девушки приняла герцогиня Анжуйская, впечатление когда-то было произведено и на неё.

Но Филиппу нечего терять в отличие от Кошона! Позволить себе роскошь «разбираться» он может, а над душой епископа дамокловым мечом висит воля герцога Бэдфордского! Вот кому размышлять над сутью деревенской девки недосуг. И Филипп прав только в одном – как служитель церкви Кошон быстро уяснил всю опасность появления этой праведницы Клод, равно как и угрозу, которую представляла собой сила её воздействия!

Эта сила была страшна! На очень краткий, очень тонкий и едва уловимый момент епископ сам ощутил на себе влияние её праведности, и понял, что выжить с этим не сможет! Но понял он так же и то, как можно воздействовать на герцога Филиппа, чтобы заставить отдать девицу английской стороне.

– Ваша светлость видимо полагает приблизиться к Богу, через познание сути этой девушки? – спросил он, уходя. – Желание похвальное. Однако, что вы собираетесь делать с этим знанием? Особенно если не всё окажется вам понятным, или, того хуже, приемлемым? Попытаетесь понять? Принять? Пойдёте против Рима?.. В девчонке нет королевской крови, чтобы заставить всех без исключения власть имущих слушать себя. Хотя, зачем всех? Хватит и одного папы. В вопросах веры он может оказаться куда более непримиримым сыном Божьим, чем нынешний французский король в вопросах престолонаследия. Никто не признает в ней подлинную посланницу Господа, и вам не дадут. Так стоит ли взваливать на свои плечи такую обузу? Принять Божье откровение и жить с ним не одно и то же. Жизнь меняется, мысли меняются, человек перестаёт быть прежним. Спросите эту вашу Клод, легко ли ей? И я уверен, она закроет глаза, чтобы скрыть слёзы.

Боревуар

(середина июля 1430 года)

Уже смеркалось, когда дозорный на воротной башне закричал, чтобы опускали мост.

Тут же пришли в движение окованные железом деревянные блоки, заскрипели обмотанные цепями привратные барабаны, и забегали, открывая ворота лучники, ожидавшие своей смены. Над небольшим отрядом, что подъезжал к Боревуару, реяло полотнище с красным вздыбленным львом в золотой короне – герб Жана де Люксембург, которого все называли не иначе, как Люксембургский Бастард⁴⁹. Окинув хозяйским взглядом дополнительные укрепления, которые срочно возвели после прибытия пленённой Жанны, Люксембург проехал дальше, к донжону. Там спешился, бросил поводья подбежавшему конюху и с наслаждением вкусно потянулся всем корпусом. К нему уже торопился командир гарнизона, выскочивший, видимо, прямо из-за стола, потому что одна его щека была раздута схваченным на ходу куском, и челюсти спешно перемалывали этот кусок в то время, как руки лихорадочно пытались подвязать хотя бы пару завязок на кое-как наброшенном камзоле. Люксембург расслабленно хлопнул его по плечу.

– Ну что, Валеран, скоро конец твоим мукам. Кажется, девку вот-вот продадут. Я за тем и приехал, чтобы проверить, как она тут. Побег не готовит?

– И хорошо, – всё ещё дожёвывая, а потому неразборчиво сказал капитан. – А то у нас, что ни день, то веселье.

Он, наконец, сглотнул и постучав себя по груди, чтобы протолкнуть плохо прожёванный кусок, пожаловался:

– Вчера опять этот волк Ла Ир тут рыскал. Выходить за ворота мы поостереглись – мало ли что. Но он, уже который день, кружит, не уходит.

– Правильно, что за ворота не полезли, – лениво похвалил Люксембург. – Когда повезём её отсюда, надо будет усилить отряд. Надеюсь, его светлость позволит привлечь свою-мою гвардию.

Он хохотнул над показавшейся ему удачной шуткой. Следом громко заржал и капитан. В начале года именно Жану Люксембургскому герцог Филипп поручил создание своей личной гвардии, и бастард справился с этим отлично, считая себя теперь вправе называть герцогскую гвардию и своей тоже.

– Мадам Жанна здорова? – спросил он о жене.

– Ну, да, – не слишком уверенно ответил капитан, поскольку не понял, о ком именно спрашивал его господин, ведь и жену, и тётку Люксембурга, обеих звали Жаннами.

– А графиня?

– Тоже.

– Пойду навещу её.

Люксембург, стягивая с рук перчатки пошёл ко входу в донжон, а капитан замялся в нерешительности. С одной стороны, не его это дело… но, с другой – господина следовало бы предупредить, чтобы со словами у старой мадам был осторожнее, а то, мало ли что… Пару лучников на днях чуть не повесили по приказу графини тётки только за то, что те спьяну орали под окнами девки всякую похабщину. А потом и остальным досталось – старуха обязала весь гарнизон молиться и две службы стоять… «Хотя, с третьей стороны, – рассудил капитан, – какая, в сущности, разница к кому он пошёл? Не от одной, так от другой наслушается… Обе дамы совсем с ума сошли из-за бесед с французской ведьмой. Вчера распорядились выпускать её в часовню, а завтра, чего доброго, прикажут открыть ворота Ла Иру, или самим вывезти девку французам! Ах, кабы правда, продали бы её скорее!»…

– Как поживаете, тётушка?!

Племянник, как всегда, ввалился шумно и громко, и Жанна де Люксембург, сидящая над вышивкой, вздрогнула и сильно уколола палец. Из раны тут же потекла кровь

– Сколько ещё ты будешь так врываться, Жан?! – воскликнула она, близоруко присматриваясь к вышивке на пяльцах, не испачкался ли шёлк? – Зачем приехал? Под Компьеном дел мало? Или вы его уже взяли?

Люксембург загоготал и со всего маху рухнул на стул, чем вызвал у фрейлин графини обычное неодобрение.

– Нет, тётушка. Но кое-чего мы достигли. Английский король предложил за французскую девку десять тысяч турнейских ливров, и герцог сумму принял. Так что, скоро конец вашей богословской болтовне…

Он не успел договорить. Отпихнув пяльцы, тётка поднялась во весь свой величественный рост, решительно пересекла комнату и, что есть силы, залепила племяннику такую оплеуху, что бастард едва не слетел на пол. Он согнулся, обхватив голову руками, но тётка не унималась. Шикнув на фрейлин, чтобы убирались вон, она схватила Жана за ухо и безжалостно вывернула его. Бастард глухо зарычал. Но, пока фрейлины выбегали из комнаты, сбивая на ходу стулья и скамеечки, тётка продолжала выкручивать ему ухо, повторяя, как заклинание:

– Только через мой труп!

И только когда никого вокруг них не осталось, графиня выпустила племянника, завершив экзекуцию подзатыльником, и решительно заявила:

– Ты не заберёшь эту девушку. Никто из смертных не имеет права покупать или продавать её! Она святая! И я намерена защищать Божью посланницу, как собственную бессмертную душу. Ты-то свою давно дьяволу продал, и мне это отлично известно. Но имей в виду, если понадобится, я перекуплю весь твой гарнизон с потрохами, и тогда ни ты, ни Филипп Бургундский сюда не въедете!

Люксембург, потирая ухо, опасливо покосился на тётку – судя по всему, она не шутит.

– Не надо было позволять вам общаться с этой ведьмой, мадам, – пробормотал он, на всякий случай отодвигаясь подальше, и тут же закричал, рассмотрев пятно крови на ладони. – А, чёрт возьми! Вы мне ухо оторвали!

– Не волнуйся, – ворчливо заметила тётка, – это моя кровь, из проколотого пальца.

– А я волнуюсь! – пробубнил бастард, обтирая ладонь о край камзола. – Здесь эта девица околдовала вас, а там, та другая, его светлость взяла в оборот! Тоже не хочет девчонку продавать. И, что мы будем говорить Бэдфорду, когда он спросит, в чём, собственно, дело?!

– Скажешь Бэдфорду, что он Ирод, убивающий младенцев! – отрезала графиня.