Unknown

Побыв недолго в лагере под Компьеном, где в его руководстве никто особенно не нуждался, Филипп снова уехал в Нуайон, где сначала отобедал, потом вяло и рассеянно поохотился со своим соколом, потом отказался от ужина и, просидев в задумчивости и одиночестве около часа, велел, наконец, привести к нему Клод.

Когда она вошла, солнце за окном клонилось к закату и видимая из комнаты часть небосвода окрасилась кровавым багрянцем. Клод запнулась на пороге, увидев это алое небо, но потом опустила глаза и прошла.

– Не любишь закат? – спросил герцог.

– Люблю, ваша светлость.

– Тогда, почему так посмотрела?

В ответ девица наклонила голову, набычилась и молчала с той крестьянской туповатостью, которая всегда бесила. Ни дать, ни взять, те рабы, которые при появлении герцога, вечно не знали, что сказать и, как себя вести. Филипп поморщился. Может, несколько дней назад ему просто показалась в ней эта некая особенность? И, может, это хорошо? И пусть… Можно будет отмахнуться ото всех сомнений – с совестью он как-нибудь договорится – и жить, как жил до сих пор, не изводя себя мыслями о том, что какая-то там крестьянка получила в этой жизни откровение, ему, всесильному герцогу недоступное! Вот она, пожалуйста – стоит, как немая! Теребит передник слишком большого для неё платья, ну точь в точь та кухарка, или молочница, которая ей это платье одолжила! С какой стати Господу одаривать вниманием такую? Взять бы сейчас и отослать её обратно!

Филиппу безумно хотелось поступить именно так. Он уже облизнул губы, и одного лёгкого выдоха было бы достаточно, чтобы с них сорвалось: «Уведите её прочь!». Но, вместо этого, герцог выдавил стражникам: «Убирайтесь», и сам отвернулся к окну, дожидаясь, когда в комнате не останется никого, кроме них с Клод.

– Я не хотела прогневить вас, сударь, – послышалось за спиной почти сразу после того, как стражники ушли.

– Тогда разговаривай со мной, а не молчи, – с раздражением сказал герцог.

– Хорошо.

Филипп глубоко вдохнул и повернулся.

Да. Вот теперь она смотрит прямо на него и платье это чёртово больше не теребит! «Господи, помоги мне! – мысленно взмолился герцог. – Я готов принять любые Твои откровения, только дай мне жить после разговора с ней, как прежде! И тогда, клянусь, я спасу эту девушку!»

– С тобой хорошо обращаются здесь? – спросил он, чтобы хоть как-то начать.

– Да, сударь, спасибо.

– Может, что-то нужно? Пока я здесь, ты можешь попросить.

– Я хочу спросить о Жанне…

– Нет!

Герцог и сам не понимал, почему ответил так резко. Ему ничего не стоило сказать Клод, что Жанна, хоть и находится в заточении, но живёт вполне сносно и пользуется самым искренним расположением, как супруги, так и сварливой тётки Жана Люксембургского. Обе дамы, смертельно скучавшие до сих пор в Боревуаре, были рады заполучить себе этакую пленницу. Ничуть не смущаясь обвинениями в ереси, они вели с Жанной беседы, сначала на богословские темы, (поскольку обе были чрезвычайно набожными, словно компенсировали этим беспринципность мужа и племянника), а затем и на темы более светские. Расспрашивали о дворе короля Шарля, которого Люксембургская тётка смутно помнила вечно сопливым, никчёмным мальчиком, которого она видела как-то в Париже, в соборе Нотре Дам на службе по случаю празднования первого дня Троицы. Мальчика тогда привезли из Пуатье, и он всё время жался за спинами старших братьев, больше похожий на бедного провинциального дворянчика, чем на королевского сына…

Филипп мог рассказать и о том, что из Рима, не официально и крайне пока осторожно, со множеством оговорок, поступали королю Шарлю намёки на то, что выкупить Божью Деву, принесшую ему славные победы и корону, необходимо во имя истинной веры и какой-никакой благодарности Господу за Его милости. А Бэдфорду, в то же время, намекали на недопустимость расправы с подобной пленницей, поскольку один раз уважаемое церковное сообщество уже признало, что она не еретичка! Но Филиппу казалось, что Клод тем вернее раскроется перед ним, чем меньше она будет знать о Жанне. И резкостью тона он пытался дать ей понять – хочешь что-то узнать, будь откровенной.

– Вопрос о Жанне решаю не я. Точнее, не я один, – сказал Филипп, досадуя на себя из-за того, что слова прозвучали не так веско, как хотелось. – Но твою судьбу можно решить прямо сейчас. Если ты поможешь, конечно, и не будешь отмалчиваться, когда я захочу что-то узнать.

– Мою судьбу решить очень просто, – ответила девушка безо всякой робости. – Отправьте меня к Жанне, так будет лучше всего.

– Я сам решу, что лучше.

Филипп посмотрел сердито – руки девушки начали теребить платье. Он хотел было подавить раздражение и снова вызвать в себе спасительную мысль о том, что девчонка всё-таки ничего особенного из себя не представляет, но передумал. Филипп слишком долго готовился к тому, чтобы сейчас заглянуть… Куда? В недра самого себя? Или ещё глубже – туда, откуда пришла в его тело бессмертная душа, стыдливо сморщившаяся сейчас под тяжестью герцогской мантии? Но, как бы ни было, он не смалодушничает и не отступит!

– Сядь, – приказал Филипп.

И сам тоже сел, борясь с желанием взять кубок с любимым бургундским и держаться за него, как за некую опору, потому что руки внезапно показались какими-то лишними.

Девушка осмотрелась. Единственным местом, куда она могла сесть, был стул с низким сидением, и высокой резной спинкой – слишком роскошный, а потому неудобный. Ей тоже, в первое мгновение, захотелось отказаться и попросить дозволения разговаривать стоя. Но что-то в голосе и тоне герцога подсказало, что больше всего сейчас он боится быть ниже её, поэтому Клод послушно села.

– Ты ведь была не единственной девушкой в той деревне, где росла Жанна? – начал Филипп. – Почему же пошла за ней только ты?

– Так было нужно, сударь.

– Нужно кому?

– Не знаю. Но по-другому поступить было нельзя.

– Может, ты тоже слышала какие-нибудь голоса?

Клод еле заметно улыбнулась.

– Что вы, сударь… Единственный голос, который я слышала, был голос Жанны. Мне хватило и его.

Руки Филиппа не знали, что им делать и сцепились между собой пальцами.

– Давай оставим в покое Жанну! Ты очень странная девушка, но не кажешься мне обычной глупой крестьянкой, которая бездумно следует за госпожой! Надеюсь, и я не кажусь тебе идиотом, которого можно обвести вокруг пальца, отвечая на вопросы так, как делаешь ты?! И перестань, наконец, теребить свой чёртов передник! Меня это раздражает!

Клод быстро расправила грубую ткань на коленях, сложила на ней ладони и подняла на герцога удивлённый взгляд.

– Сударь, я не понимаю, чего вы от меня хотите! – произнесла она мягко, почти сочувственно. – Спросите прямо, и я так же прямо отвечу!

Филипп вдруг глубоко задышал. Потом задал вопрос, по его мнению глупый, но единственный, который вертелся у него на языке:

– Кто ты?

Девушка, кажется, поняла. Она немного подумала и ответила, как и обещала – прямо.

– Я – Клод… И я же – Жанна.

Со стороны могло показаться странным, но именно этот малопонятный ответ герцога вдруг успокоил.

– Почему так? Это что-то означает?

– Крестили меня, как Жанну. Но деревья в нашем лесу… Не знаю, поверите ли вы, сударь, но они назвали меня Клод, и я верю, что так оно и есть.

Филипп, который готовился к чему-то подобному, не сразу смог подобрать слова к следующему вопросу.

– А разве деревья… Хотя – да… пусть. Но они как-то по-особенному разговаривают? Как ты могла понять, что именно «Клод»?

– Не знаю, сударь. Вы можете меня хоть пытать, но я не объясню, как это происходит! Я слышу, что деревья со мной говорят, всё понимаю и могу повторить смысл их речей, но не сами слова. Я их просто чувствую. Если хотите, могу вам рассказать, что нужно делать, и вы сами попробуете. Это просто – достаточно прижаться к стволу всем телом и ощутить себя его частью… А ещё лучше представлять, что у вас тоже есть корни, и они сплетаются с корнями дерева. Но, если это никак не выходит – такое бывает даже у тех, кто очень хочет научиться – то надо попробовать просто слушать, и делать это в такой момент, когда на душе или очень тяжело, или, наоборот, очень легко и радостно. Но обязательно, чтобы было как-то, как не бывает в обычные дни. Это, как в церкви… Вы когда-нибудь чувствовали себя так, словно Бог вас слышит и отвечает вам?