Держава (том второй)

— Сегодня у нас сплошная демократия, о чём всю жизнь лицемерно мечтает мой дядюшка, прости Господи, — перекрестился в сторону иконостаса Аким, разглядывая вбежавшую толпу рубановских крестьян во главе с кузнецом.

Мадам Камилла и Аполлон, на всякий случай, отошли от них подальше, а Ефим, обнявшись для начала с рыболовом Афоней, влился в весёлую и довольно–таки пьяную компанию.

Сбросив на пол нагольный полушубок, кузнец начал размахивать молотом и орать, что сможет любого деда или бабку перековать, сделав моложе.

Марфа с няней, отойдя к стене, улыбались, а крестьянская молодёжь со смехом кричала, что этого не может быть, потому что так не бывает…

— Ну тады я вам докажу, Фомам неверующим, — рычал кузнец. — Видите этого замшелого пня? — указывал на сына Гришки–косого, наряженного дедом, с клюкой и накладной бородой. — Сейчас я его перекую… Лезь под стол, старче, — указал молотом на накрытый скатертью, и уставленный закусками стол, за которым остался сидеть лишь безногий солдат Веригин.

С кряхтеньем «старичок» забрался куда сказано, и чем–то там зашебуршал, пока кузнец с прибаутками размахивал молотом.

Через несколько минут он вылез с другой стороны, чуть не опрокинув со стула пьяненького солдатика, но уже без бороды, и в юношеском облике.

— Перековал деда в парня, — напыжился кузнец, взмахивая рукой, и Аким заметил, как отлетела пуговица с его пиджака.

«Домой опять нараспашку придёт», — наблюдал, как под стол забрался другой ряженый, и вылез молодым.

Пока два юных «старичка» лихо отплясывали под гармошку, кузнец уговаривал одну из молодок «перековаться», но та, ни в какую не желала лезть под стол.

— Мне и так восемнадцать… Пятилетней хочешь меня сделать? — со смехом отбивалась она.

Напрасно.

Бывшие старички, наплясавшись и, с разрешения Марфы выпив, сломили слабое сопротивление, и, вволю потискав довольно вопившую девицу, под смех компании запихнули её под стол.

— Сейчас девкой на выданье станет, — размахивал молотом кузнец.

После того, как дивчина, раскрасневшись лицом, явилась народу, помолодевшие «дедушки», отталкивая друг друга, бросились её целовать.

— Прежде волшебник, — отстранил их мощной дланью молотобоец, потеряв в пылу схватки ещё одну из трёх разнокалиберных пуговиц, и уронив молот на ногу Коротенькому Ленивцу.

Когда ставшая «девкой на выданье» молодка чмокнула кузнеца, дом задрожал от хохота над испачканным в саже лицом «невесты».

Вспомнив свою синюю кожу, Аким преподнёс пострадавшей две ленты традиционных рождественских цветов — зелёную и красную.

Затем прибывшая компания всё смела со стола, и стала прощаться с хозяевами.

Узнав, что Гришка–косой носит славную фамилию Дришенко, и он служил в Маньчжурии с его сыном, Аким вынул из портмоне, и протянул тому четвертной билет.

— Бери, бери и сыну, как письмо писать станешь, привет от меня передай… И всей роте, где он служит…

Спать не хотелось, и Ольга надумала погадать на воске.

— Узнаю свою судьбу, — наклонив свечу, стала капать плавящимся воском в чашку с водой.

Аким заинтересованно глядел на колдовское действо, и на образующиеся в воде замысловатые фигурки.

— И что? — задал риторический вопрос, когда та загасила свечу, и чайной ложечкой начала доставать из чашки белые восковые слепки.

— Видишь, — аккуратно взяла пальцами, похожую на гриб фигурку, — сей образ означает долголетие, энергию и успех в жизни… А вот эти капельки, напоминающие гроздь винограда, — сунула под нос Акима чашку с каплями воска…

— Означают выпивку, — выдал он предсказание.

— Не только, — хихикнула Ольга. — Означают удачу, достаток в доме и любовь, — поцеловала его в щёку, выудив из чашки фигурку, очертаниями напоминающую яйцо. — Здесь может быть два толкования, — нахмурилась она. — Яйцо обозначает опасение и страх… Однако, может быть и символом нового начала… Сейчас уточню, — вновь запалила свечу. — Подай–ка листок бумаги, — попросила Акима и подожгла его, предварительно смяв и положив на блюдце.

— Ты как заправская колдунья. Даже жутко становится, — наблюдал за горевшим листком.

— Не вздумай чихнуть или кашлянуть, — поднесла покоробленный чёрный пепел на блюдце к стене, приставив сбоку свечу, чтоб появилась тень. — Что тебе это напоминает? Только не говори про трактир или привокзальный буфет с пивом.

— Но именно это я и вижу, — уверенно произнёс офицер, внимательно рассматривая тень на стене.

— Ты не романтик. На самом деле, внутренним взором ты видишь рыцарский замок или дворец, что предсказывает скорую свадьбу…

Услышав женскую трактовку горелой бумаги, Аким нервно чихнул, развеяв по комнате пепел.

— Может, это просто к урожаю ягод, — выдвинул свою версию. — Ну конечно! Будет порох в пороховницах, и ягоды в ягодицах, — развеселил барышню древней армейской рождественской шуткой.

За ночь выпал снег, окрасив весь мир в белый цвет надежды, и скрыв чёрные следы гостей. Он не прекратился и поздним утром, когда не выспавшийся Аким, зевая во весь рот, выбрался на основательно засыпанное снегом парадное крыльцо.

— Расстаралась матушка–зима, — хрипло прокаркал Ефим, вяло работая лопатой.

— Песни, что ли, всю ночь с кузнецом горланил? — гыгыкнул Рубанов.

— Так ить… — расставил тот в стороны руки, словно рыболов Афоня, выронив при этом лопату.

Точно растолковав мысль, что пытался выразить жестом конюх, сделал шаг в сторону, заслышав звук открываемой двери.

— Все ветви на деревьях побелила мастерица–зима, — накрывшись пуховым платком, вышла на крыльцо няня, притопывая ногами в валенках на том месте, где недавно стоял барин.

— Доброе утро, нянюшка, — поздоровался Аким. — С Рождеством Христовым…

— Не такое оно и доброе, — ухнул в сугроб конюх, нагнувшись за лопатой.

На его утренние страдания, впрочем, никто внимания не обратил.

Лохматый рыжий пёс, увидев людей, примчался из тёплой конюшни поприветствовать их, и, выделывая кренделя почище вчерашних гостей, подставлял под ладонь няни то один бок, то другой.

— Весь извертелся, — улыбнулась старушка.

Приняв её слова за поощрение, псина, подражая Ефиму, брякнулся на спину, высунув красный язык и махая в воздухе лапами.

«Под себя староста собачью масть подобрал», — доброжелательно оглядел собаку, Ефима и окрестности, Аким.

— Только гроздья рябины не сумела закрасить, а наоборот, выделила их. Я даже не знал, что неподалёку от дома рябина растёт: «По ассоциации с собачьим языком, красные гроздья заметил, — встретился с удивлённым взглядом няни. — Ну конечно, через час ответил. Она уже и забыла, о чём сказала, из дома выйдя» — улыбнулся старушке. — Никогда внимания не обращал, — перевёл взгляд на корячившегося конюха. — Как встанешь, сани заложи… Не в ломбард разумеется, — хмыкнул он, отступая ещё на шаг и пропуская Ольгу, нарядившуюся на этот раз в шубку.

— Что случилось с Ефимом? — заволновалась она, поздоровавшись поклоном с бабушкой.

— Да сажень крыльца очистил и кувыркается с собакой от радости. Сейчас кататься поедем… Наверное…

Подняв за шиворот конюха, потащил в конюшню.

Ольга последовала за ними и собакой, любуясь парком, барским домом, хозяйственными постройками и даже конюшней, сказочно красивой от налипшего на брёвна стен снега, и вальяжно расположившегося на крыше белоснежного сугроба.

Миновав арку с залепленными снегом цифрами, тройка бодро понеслась к Рубановке.

Улицы после Рождественской ночи оставались пустынны. Не было даже собак. Вскоре оставили позади побелённые снегопадом избы с белым дымом из труб.

Дорогу замело, и сани временами проваливались в глубокий снег.

Усталые кони пошли шагом, недовольно фыркая и осуждающе мотая головами.

Из белой дымки тумана неуверенно выглянуло неяркое солнце, и вдали заблестели золотом три купола невидимой в тумане рубановской церкви.