Unknown

– Значит, так было надо! – отрезала Клод.

И ушла.

Рано утром отряд из Компьена двинулся на Мариньи, и поначалу внезапность атаки принесла ожидаемый успех. Гарнизон был смят стремительным натиском французов, до окончательной победы которых оставалось совсем немного. Кто-то уже начал опускать оружие, кто-то даже закричал: «Победа!». Но внезапно всё переменилось.

Лёгкая заминка в одном месте, бестолковая толкотня, путающая ряды, в другом… Кто-то закричал «Отступаем!», кто-то другой требовал не сдавать ни пяди того, что захватили… А тут и опомнившиеся бургундцы сами перешли в наступление с той озлобленностью, которая появляется у застигнутых врасплох людей.

Первыми начали отступать наёмники. Потом солдаты гарнизона. И, как ни старалась Жанна их остановить, в конце концов, вокруг неё сплотился только её отряд, да и то, изрядно поредевший. В пылу бестолковой схватки, уже у самого моста, кто-то крикнул Ла Иру отступать «за Девой!». Осматриваться вокруг времени не было, и вроде показалось, что Жанна уже возле города… Где-то, уже у самых ворот Компьена, померещился и скачущий во весь опор Ксентрай, а мимо неслись и неслись солдаты с перекошенными лицами… Везде кричали. Звенело оружие, плескали вёсла неустойчивых лодок, в которые набивались количеством бОльшим чем нужно…

Но внезапно, перекрывая шум боя, до слуха Ла Ира долетел звонкий девичий голос: «Всем отступать! Мы прикроем!»… Разом побледневший, он обернулся. Успел заметить, что Жанна бьётся на подступах к мосту, и людей с ней не много… Успел подумать: «Она не успеет…», и уже потянул повод, чтобы вернуться и стать рядом, но тут стрела, Бог весть откуда прилетевшая, вонзилась ему в руку, а кто-то скачущий мимо, с криком: «Назад! Назад!», подхватил лошадь Ла Ира под уздцы и повлёк за собой.

– Куда?! – зарычал Ла Ир, корчась от боли.

Но сзади уже напирали бегущие к спасительным воротам солдаты.

Здоровой рукой он вырвал стрелу, ещё надеясь повернуть лошадь. В глазах тут же помутнело. Хлынувшая из раны кровь мгновенно затопила железную рукавицу, сделав руку неподъёмно тяжелой.

– Стойте… – вяло протестовал Ла Ир, которого никто не слушал и не слышал.

Уже перед воротами, бессмысленно качаясь в седле и слабея с каждой минутой, он снова обернулся, чтобы увидеть, как несколько бургундцев тянут Жанну с седла. Как взлетела её рука с зажатым в ней мечом, и как она опустилась…

Всё. Больше Жанну Ла Ир не видел.

– Эй, эй! Осторожно! Девку велено доставить невредимой!

Люксембургский Бастард остановил солдата, занесшего кулак над лицом Жанны, подъехал чуть ближе и с интересом уставился на грубо придавленную к земле девушку.

– Она, – осклабился он удовлетворённо. – Французская ведьма!

И тут же вокруг раздался ликующий рёв, хорошо слышимый даже в Компьене. Бургундцы радовались так, словно выиграли целую войну.

Почти бесчувственную Жанну проволокли по земле и вздёрнули на ноги перед Люксембургом. Тот плюнул, целясь в неё мутным коричневатым плевком, но не попал.

– Не смей!!! – тут же зазвенел тонкий голос с той стороны, куда согнали остальных пленных.

Люксембург высокомерно повёл головой и еле глянул на щуплого, перемазанного землёй мальчишку в пажеском камзоле. Потом распорядился:

– Девку в Нуайон. Да поосторожнее, чтобы её там не того… Герцог велел не трогать, пока не докажут, что она и так не дева. А крикуна этого повесить. Только сначала язык ему отрежьте.

Он развернул коня, весьма довольный своей победой, но тут от толпы пленных, как-то косо, кинулся к нему человек.

– Ваша милость! Не вешайте его!.. Не трогайте вообще! Я слуга господина Ла Тремуя! Я точно знаю, что это не мальчишка, а настоящая Дева Лотарингии!!! Отправьте её к герцогу! Он тоже знает… Он и меня знает – я был как-то в Дижоне с епископом Кошоном… Умоляю, ваша милость!.. Герцог хорошо заплатит за эту девчонку!

– Чего, чего? – удивился Люксембург, придерживая коня. – Ну-ка, отпустите его.

Несколько бургундских солдат, уже успевших скрутить орущего пленного, бросили его на колени перед своим командиром, не замечая, что от толпы остальных пленных отделился ещё один.

– Ты чего там кричал про настоящую Деву? А эта тогда кто?

Пленный раскрыл рот, однако выдавить в ответ смог лишь хрип. Видно, много сил потратил на то, чтобы добежать до дороги, и на крик. Теперь он только тяжело дышал, мелко трясся, порываясь сглотнуть, но в горле, похоже, пересохло, и новых слов было не разобрать.

– Попить ему дайте! – нетерпеливо приказал Люксембург.

За водой тотчас побежали, но поднести уже не успели. Второй, отделившийся от толпы пленных, внезапно, с громким криком бросился на первого, повалил его и, невесть откуда выхваченным кинжалом, несколько раз ударил куда придётся, приговаривая: «Лжец!.. Предатель!.. Предатель! Будь проклят!..». Один из бургундских солдат короткой секирой перерубил напавшему шею, но было всё равно поздно. Первый пленник уже хрипел в агонии, толчками извергая из себя густую чёрную кровь.

Люксембургский Бастард медленно повернул голову к мальчишке-пажу.

– Ну-ка, гляньте, кто там у нас.

Сразу несколько солдатских рук грубо и больно ощупали тело Клод. Кто-то сально заржал:

– Девка!

– Тогда и её тащите за первой, – распорядился Люксембург. – И тоже пока не трогайте! Герцог разберётся, какую из двух вам подарить…

И поскакал вперёд. А Клод потащили мимо мёртвого господина Экуя и доживающего последние мгновения де Вийо. В этом нереальном дурмане происходящего ей почему-то бросилось в глаза только одно – скорбное, но спокойное до величия выражение лица Экуя, и то, что оно не посерело, как у других убитых, а словно светилось на чёрной земле сквозь кровавые потёки. А потом ещё глаза… Отчаянные глаза де Вийо…

– Я помолюсь за тебя! – крикнула Клод, выворачиваясь в руках тащивших её солдат. – Помолюсь!.. И за тебя… тоже…

Жьен

(конец мая 1430 года)

Ах, какие длинные эти коридоры! Какие крутые лестницы и шершавые узкие стены!.. Какая тяжесть в душе…

Девочка-фрейлина, несущая светильник, со страхом и удивлением смотрела на свою госпожу, которая, не более часа назад, шла этой же дорогой, и голова её была высоко поднята, руки крепко стиснуты перед грудью, а походка, хоть и нервная немного, оставалась уверенной, как всегда. Теперь же, возвращаясь, она вдруг пошла нетвёрдым шагом, покачиваясь от стены к стене и слепо хватаясь за них руками. Так ходил когда-то в своём родовом замке отец этой самой девочки-фрейлины. Но он бывал тогда пьян и добродушен, а мадам герцогиня сейчас похожа, скорей, на больную… Ой! Девочка вздрогнула и подбежала ближе, потому что её светлость снова покачнулась и повалилась на стену, по которой медленно сползла на пол, на колени.

– Позвольте помочь вам подняться, мадам! – пролепетала девочка.

Но герцогиня к ней даже головы не повернула.

Неужели это было сегодня? Всего какой-то час назад она шла к королю этими же коридорами, по этим же плитам, и этими же ногами, которые отказываются слушаться теперь? Нет, не может быть! Слишком велика разница между тем, что было и тем, что стало! Настолько велика, что кажется, будто всё вокруг переменилось, включая Францию и весь белый свет…

Нельзя сказать, чтобы мадам Иоланда отправилась к Шарлю в радужном настроении. Такой повод, как пленение Жанны исключал всякую радость. Но и впадать в уныние герцогиня считала преждевременным. Всё поправимо, когда имеешь влияние на тех, от кого всё зависит, а влияние мадам ещё имела. Шарль, хоть и пытался при каждом удобном случае изображать из себя обиженного, всё-таки не мог полностью отстранить «матушку» от государственных дел, потому что, её членство в королевском совете было отнюдь не номинальным, и мадам продолжала цепко держать в своих руках значительную часть военного финансирования. Плюс к этому, оказалось, что король до сих пор привыкший думать, что заботы в его собственной семье складываются и разрешаются где-то в дали от его персоны и сами по себе, вдруг обнаружил, что и здесь всё держится на мадам Иоланде, которая, явно не вмешиваясь, умела окружить скучающую королеву людьми, избавлявшими Шарля от сетований и обид супруги. Так что, вставая в позу обиженного ему приходилось очень осмотрительно отмерять милость и гнев, чтобы, с одной стороны, «матушка» не чувствовала себя в опале и сохраняла желание латать дыры на внутренней и внешней политике его бедного королевства, но, с другой, чтобы ей и в голову не пришло считать себя прощённой – а то, чего доброго, затеется заплести вокруг него новую интригу…