Unknown

«Не будет…», – далёким колоколом качнулись в голове Клод эти последние слова. А ведь действительно, не будет. И не о царствии небесном она запечалилась, а о том, как оказалось несбыточном, что было для них с Жанной когда-то главной мечтой – понятной, прекрасной и неизбежной! Обязательно неизбежной, потому что верилось тогда – так светло верилось в это самое царство небесное! Что сойдёт оно на землю вместе с миром! Установит свой справедливый закон рукой истинного короля, в которого тоже верилось настолько, что изо всех преград на пути единственно серьёзным представлялось только расстояние до Шинона…

Эх… Как же давно и далеко это было!

Теперь оттуда долетает только глухой и тревожный звон колокола.

Когда они потом встретились в Ланьи, перед алтарём с ожившим ради мига крещения младенцем, нужно было, наверное, сказать обо всём прямо и честно… Но Клод тогда показалось, что Жанна и сама всё поняла. И, что теперь, наконец, они уйдут, как и собирались. Вот только завершат при войске дела, которые требовали завершения именно от Девы это войско под свои знамёна призвавшей, и сразу уйдут. Неважно куда. Если и не в Домреми, то, хотя бы в Шамптосе. Там у господина де Ре замок. Он как-то обмолвился, что готов поселить их там. Или в Тиффоже. Или в любом другом из своих поместий, куда не позволит сунуться уже никому, будь то хоть сам король!

«Нет, ничего не будет!», – снова зазвенела тишина на краю этого просыпающегося поля. «Ничего о чём мечталось, не будет…». И, если теплилась ещё какая-то надежда на то, что можно было уйти… в крайнем случае, сбежать и спрятаться, лишь бы не позволить втянуть себя в новый поход, то теперь стало поздно. Недавнее известие о том, что герцог Бургундский движется на Компьен перечеркнуло все надежды Клод, потому что Жанна, не колеблясь ни минуты, снова подняла знамёна.

– Ближе нашего войска к городу нет никого, – не столько объяснила, сколько отрезала она в ответ на вопросительный взгляд подруги. – А потом – всё! Только Компьен, и всё…

Но Клод и без того чувствовала, что остался им только Компьен.

И вот сегодня, шестого мая, менее чем в дне пути от города, они стояли и словно прощались со всей своей предыдущей жизнью. Потому что, как бы там ни повернулось дело с защитой Компьеня, ничего, как раньше, уже никогда не будет…

– А знаешь о чём они вчера спросили? – пробормотала вдруг Жанна, имея в виду тех, кто с ней теперь воевал. И по её тону стало ясно – время молчания закончилось. – Когда я рассказала весь план действий и разъяснила каждому, что ему надлежит делать, вопрос у всех был один – слышу ли я всё ещё свои голоса?

Она попробовала улыбнуться, но на усталом лице улыбка никак не получалась, выглядела жалко и даже зло.

– Я сказала им – нет. И спросила, неужели всё это до сих пор так важно? Разве план, который я только что предложила, чем-то плох или невыполним? Или всякое дело, которое исходит от нас самих, уже заранее ненадёжно, если не витает над ним чья-то высокая воля? А они мне на это – «с голосами-то, Жанна, надёжнее. Случись что, с нас спросу меньше». Вот так… Я им говорю: какого же спроса вы боитесь? А они только плечи жмут и глаза в стороны отводят. Боятся Господа прежде короля назвать, и короля прежде Господа…

Из горла Жанны вырвался нервный смешок

– Говорю им, я сама буду ответ держать, и перед Господом, и перед королём, ваше дело признать или не признать мой план. Если хорош – бояться нечего, а коли плох, так на то у нас и совет, чтобы всё продумать и подправить. Они помялись немного, потом признали, что план хорош и разошлись. Но я не знаю, есть ли в них вера теперь? Пойдут ли они за мной с уверенностью в победе, или по необходимости простых наёмников? Да и пойдут ли, если вдруг что-то обернётся не так?.. Но даже не это ещё самое страшное…

Жанна повернулась к Клод. Глаза на вымученном лице огромные, но такие пустые и бесцветные, будто что-то выжгло из них всё живое.

– Я тебе скажу кое-что, Клод… Ты только не перебивай. Я не сейчас всё это поняла и долго думала… Да и ты, наверное, тоже. Но молчишь… И спасибо за это, потому что сказать должна я…

– Жанна…

– Нет! Я же просила – не перебивай! Всё плохо! У меня ничего не вышло. И самое плохое, что вчера, пока я гадала, верят ли ещё эти люди в меня или нет, вдруг появилась мысль, что я сама в них больше не верю. В то, что прикроют в бою – не верю! Что вынесут раненную… что отобьют, если вдруг… Ну, ты понимаешь, если вдруг плен… Я последнее время почему-то о плене только и думаю. Сны мне об этом не снятся – мне вообще уже ничего не снится – зато днём, что бы ни делала, нет-нет, а обдаст вдруг холодом. Будто плохое что-то уже случилось. Начинаю думать, из-за чего, и, словно спотыкаюсь… словно лбом об стену – ПЛЕН! И, знаешь, сама уже не понимаю, боюсь я его, или хочу? И не смотри так! За все смерти, что по моей вине случились, нужна расплата.

– Смерти случились не по твоей вине!

– Это твоей вины в смертях нет. А я кричала: в бой! И люди меня слушались. И меч моя рука держала! И я хорошо помню, как он рассекал воздух… Хотя, знаешь, как бы ни хотелось мне солгать даже самой себе, не поручусь, что всегда это бывал только воздух.

Глаза Жанны стали, кажется, ещё больше. Она как будто ждала, что Клод отшатнётся, ужаснётся. И эти огромные глаза искали страх на лице подруги. Но его там не было.

– Да, – словно выпустила что-то из себя Жанна. – Да, я никогда бы не убила вот так, стоя рядом друг против друга. Но вспомни первые бои под Орлеаном. После них в крови были и мои руки, и мои доспехи!

– И твоя душа.

– Душа обливалась собственной кровью, а доспехи и руки были в чужой… Я запятнала белую сталь, которую мне дали, как посланнице Божьей, и больше не достойна ни её, ни этого прозвания. Как и веры в себя. Я не Господь. Всего лишь человек, который многого хотел, но… он всего лишь человек. Обещала завоевать мир, достойный тебя, а всё каким было, таким и осталось. Нельзя было занимать твоё место, мне эта ноша не по плечу оказалась. Зато по плечу расплата. И, вот что я решила, Клод – если вдруг случится… только ты не перебивай! Если вдруг плен, или хуже… Молчи! Ты оставишь меня с тем, что со мной будет! Обещай это! Обещай, чтобы душа моя была спокойна в любом несчастье. Только тогда что-то обретёт смысл… Вчера я отправила к барону де Ре гонца с письмом – ты же сама к нему не обратишься, ведь так?.. Написала, как смогла, чтобы он спрятал тебя, если вдруг возникнет нужда. Барон всё поймёт, потому что… потому что он давно уже всё понял, как мне кажется.

Жанна замолчала, переводя дух, и отвернулась. Её бессильно висевшая вдоль бедра рука слегка приподнялась, словно просила: не говори пока ничего. И Клод молчала. Она просто взяла эту бледную кисть с огрубевшими от ношения железа пальцами, и почувствовала, как ослабли и обмякли они в её руке.

– Ты сделаешь, как я прошу? – не оборачиваясь спросила Жанна. – Уйдёшь, если со мной что-то случится?

– Что мне делать после всего этого без тебя? – спросила Клод вместо ответа.

И, не столько услышала, сколько почувствовала, разошедшиеся в воздухе слова:

– Нельзя, чтобы мир таким оставался.

Компьен

(май 1430 года)

Компьен ждал.

Как живое существо, которое почуяло опасность, он притих, насторожился и словно просел за своими стенами и башнями. Совсем недавно праздное место, выбранное французскими королями для отдыха и покоя, теперь готовилось к сражениям или к осаде, непривычно и неудобно ощущая в своей утробе брожения людей, закованных в броню и вооружённых до зубов.

Как только стало известно о скором прибытии Жанны, сюда, презрев все негласные запреты, примчались итальянские наёмники Баретты и Вальперга, и Ла Ир со своими отрядами, чей приезд город воспринял, как глоток живительного бальзама перед полным исцелением. Люди на улицах, с надеждой, спрашивали друг друга, не прибудут ли и остальные командиры Девы? Маршал де Ре, к примеру, или, куда уж лучше, сам Алансон? Но ещё до того, как войско Жанны подошло к Компьену, в его ворота постучался измождённый гонец, который сообщил, что армия герцога Бургундского осадила крепость Шуази и ждёт только прибытия артиллерии.