Unknown

– Как умно, что в эти тяжёлые времена его величество спешит окружить себя людьми действительно преданными, – заворковала герцогиня. – Пожалуй, созыв королевского совета не так уж и нужен, потому что последние события при Компьене заставляют задуматься – насколько честны перед королём все состоящие в этом совете? Вам не кажется, что господин де Флави слишком поторопился запереть ворота перед нашей Девой? Хорошо, если это был всего лишь просчёт… А если хуже? Опасно, опасно… Вы ведь согласны со мной, сударь? Но, как бы там ни было, а расхлёбывать, исправлять теперь НАМ С ВАМИ, я сюда за тем и пришла…

Она подкрепила слова выразительным взглядом, но так и не увидела, понял ли её де Гокур, потому что в этот момент дверь в королевские покои открылась, и оттуда вышел граф Менский – её малыш Шарло, ставший в последнее время, едва ли не единственным, кого король приглашал разделить свой досуг. Господин де Пюи бледной тенью выскользнул следом и куда-то быстро ушёл, а Шарло посторонился перед де Гокуром со словами «Король вас давно ждёт», и только когда тот скрылся за дверью, повернулся к матери.

– Мне очень жаль, матушка, его величество так занят, что не сможет вас принять.

Он попытался подсластить фразу беспечной улыбкой, но получилось, скорей, насмешливо.

– Зато ты сейчас свободен, – сгустила голос мадам Иоланда.

И осталась довольна – на малыша Шарло этот её низкий и немного отчуждённый голос всегда действовал, как надо. Шарло не пугался, но всегда как-то замирал и не мог ни перечить, ни врать. Поэтому, пока сын не опомнился, герцогиня, уже без церемоний, рассчитанных на стороннего зрителя, схватила его за руку и увлекла подальше от двери и от маленькой фрейлины, которая осталась перед дверью светящимся призраком.

– Сейчас же скажи мне, как Шарль собирается договариваться с Филиппом? Сколько он хочет предложить?

Спрашивать надо быстро и властно, иначе Шарло опомнится, он ведь уже не малыш. И Шарло, действительно, в первый момент потерялся. Высокомерие слетело с него, как слишком большая отцовская шляпа, которую он так любил на себя нахлобучивать, когда и был малышом. Он пытался бормотать, что не понимает, ничего не знает, но магия материнского голоса растаяла так же быстро, как и возникла, и Шарло вдруг обрёл голос.

– О чём договариваться, мадам? О Жанне? Но она сама виновата, и Шарль не собирается платить за глупости деревенской девчонки.

Материнская рука, всё ещё сжимающая его локоть, вежливо, но твёрдо отведена. Сына тут больше нет. А граф становится фигурой слишком влиятельной, чтобы объясняться с кем бы то ни было о решениях, принятых его королём.

– Ты не можешь не знать, кто она такая, – тихо произнесла мадам Иоланда.

Но Шарло безжалостно улыбается. Это уже не насмешка. Это откровенный вызов!

– Вы мудро поступили, матушка, скрыв от короля правду. Теперь совесть его не будет мучить. Она останется деревенской девчонкой в плену, из которого выкупать её не станут.

– ЧТО?!!!

– Тише!

Шарло прижимает палец к губам.

– Я и этого не должен был вам говорить. Но, зная вас, хочу предостеречь…

Теперь это его голос холодеет и густеет, заставляя герцогиню цепенеть.

– Не надо выкупать Жанну самостоятельно, матушка. От Амедея Савойского вчера привезли письмо с предложением вступить в переговоры с Бургундцем. Шарль сделал вид, что под переговорами понял предложения по Компьену и новому мирному соглашению, и вам, матушка, советует сделать то же, если вдруг Филипп захочет повлиять на него через вас. Забудьте о Жанне, а король забудет тайные обстоятельства её первого прихода и простит. Он сам сказал, что готов смотреть на всё это, как на заблуждение близких ему людей. Но, если вы приведёте её ко двору во второй раз, это будет расценено уже, как измена. И в этом я короля вполне понимаю, и не поддержу вас, матушка!

Она ещё хотела, ещё могла, наверное, что-то сказать. Но тут из покоев короля быстрым шагом вышел де Гокур, поклонился, всё так же, отводя глаза, и ушёл прочь. Правда, не достаточно скоро. Герцогине, как ни была она растеряна, сразу бросилось в глаза и красное лицо, каким оно становится от сильного напряжения, и побелевшие, сжатые губы, сквозь которые тихо вырвалось: «Ла Ира даже я не удержу…» И она как-то сразу всё поняла…

– Мне надо идти, – заторопился Шарло. – Рад был повидать вас, матушка. Король ждёт… Он милостив к вам, поверьте, и сам вас навестит, когда будет свободнее.

– Подожди…

Голос у герцогини вдруг ослабел, но сейчас и не надо было громко или угрожающе.

– Они убьют её, Шарло.

– О нет, что вы, об этом не волнуйтесь. Филипп обещал… он всё понимает… ВСЁ, матушка.

Сказано совсем небрежно, на ходу, отчего звучит безнадёжно. Цепляться за сына от непривычки неловко, но мадам Иоланде думать об этом некогда, он вот-вот уйдёт!

– Филипп продаст её англичанам, Шарло! И Бэдфорд казнит её принародно, как ведьму! Он не сможет поступить иначе! И тогда Шарлю придётся объявить всей Европе… – голос её срывается, но говорить надо. – Не станет же он молчать, когда на казнь поведут…

Всё-таки горло словно сдавила невидимая рука, и продолжить стало невозможно. Священная королевская кровь! О чём думает этот жалкий король, прячущийся в своих покоях?! Нужно немедленно войти к нему и объяснить, что есть и другой путь! Есть шанс стать бОльшим королём, чем он есть сейчас!

Но Шарло словно угадал желание матери.

– И об этом не беспокойтесь, – сказал он, загораживая дорогу к двери. – Если дойдёт до казни, у Бэдфорда будет под рукой замена. Вам ведь двух девиц доставили из Лотарингии, да, матушка? Они обе в плену, и другая, как мне известно, действительно низкого рода. Филипп добавит её при продаже, вот и всё…

Шарло заметил, как страшно побледнела мать, приложил палец к губам, призывая сильно не шуметь, и улыбнулся.

Вот и всё…

Она не хотела верить тому, что услышала и, пока сидела без сил на полу тёмного, безлюдного коридора, слабость чувствовало только её тело, а всё то, что прежде составляло сущность этой женщины, стойко державшей до сих пор любые удары, всё это осталось один на один с густым, липким страхом, который, словно дикий зверь, ворвавшийся в незнакомое ему пространство, пока только беспорядочно метался, не зная обороняться ему или можно уже нападать.

Девочка, отведя в сторону светильник, всё же помогла ей подняться и, легко нажимая на руку своей госпожи, повела её дальше, туда, где есть фрейлины постарше, которые знают, что нужно делать, если её светлость снова зашатается и побледнеет, как сейчас.

Они так и шли, рука об руку, пока возле дверей герцогини не увидели нескольких людей, явно только что прискакавших издалека. Один повернулся на шаги, присмотрелся и, различив герцогиню в тусклом свете гаснущего светильника, поклонился со словами:

– Паж Девы доставлен, мадам.

От того, как резко выдернула герцогиня руку, девочка-фрейлина едва не вскрикнула. Но уже в следующее мгновение она готова была убежать, сломя голову, потому что такого голоса, каким её светлость закричала: «Это кто ещё?!!!», не слышал у неё никто и никогда. Даже господа в запылённых камзолах попятились.

– Это… паж, ваша светлость… Паж Раймон…

Бледный парень с растрёпанными волосами вытолкнут вперёд. Трясётся весь. То ли от испуга, то ли от горя какого-то, потому что глаза у него красные, будто плакал долго. «Неужели так любил свою госпожу?», – подумала девочка. Она служила фрейлиной совсем недавно – её отец геройски пал под Жаржо, а родственники матери были достаточно знатны, чтобы обеспечить сироте место при самой герцогине Анжуйской – но даже короткого пребывания при дворе хватило, чтобы понять: здесь Девой давно тяготятся. Может поэтому мадам герцогиня так на него закричала?

– Почему ты?! Почему?!!!

– Она сама, ваша светлость… Обманула меня… Сказала, что должна. Я и не думал оставаться…

На какой-то момент девочке показалось, что её госпожа сейчас снова упадёт. Но та лишь махнула рукой, чтобы ей открыли дверь, и приказала парню: